В общем, да

...Конкуренция за «простых людей» — действие исключительно вынужденное: в администрации президента в силу довольно далеко зашедшего социального расслоения и произошедшего ранее распада социологических служб представления о «народе» и его «чаяниях», в принципе, должны быть даже более фантастичны, нежели на московских интеллигентских кухнях. Тем не менее, основа мифа о «коренном народе» одинакова и там, и там. Да и что этому удивляться — «Единая Россия» рекрутировалась на тех же кухнях и лишь позже (и не так давно) переезжала в загородные поселки под Москвой и Барселоной. Народу нашему приписываются, с одной, воодушевляющей власть свойства — крайний патернализм, умеренный национализм с уклоном в теорию мирового неприятия русской культуры, равнодушие к вопросам внутренней политики, неприязнь к образованному классу. С другой, негативной, — (основанная на зависти и неидеалистичности) склонность к уравнительным формам социальной поддержки, ханжество и крайний консерватизм, неприятие идеи конкуренции, недоверие к инновациям и вообще к изменениям, которые всегда к худшему, отрицательное отношение к идее государственного управления и склонность изолироваться от любых начинаний государства.

Парадоксально, но под этим определением с некоторыми оговорками подпишется в непубличном разговоре и приличная часть российской оппозиции, причем неважно, к какому крылу она себя причисляет — левому, националистическому или либеральному. Значительная часть ужаса, испытываемого оппозицией от законобесия «Единой России» лета-осени 2012 года, я уверен, связана с глухой уверенностью — все так и есть. Социологи, которых мы с 2005 года подозреваем в фальсификации любого соцопроса, связанного с проблемами власти в России, при этом почему-то удивительно точно и достоверно подтверждают общие представления о «народе-богоносце», мечтающем об останкинских картонных пельменях, льготах на проезд в общественном транспорте, Сталине, погромах и молебнах во славу Российской империи. Им верят и на Старой площади, и на Болотной. Но на Старой полагают, что «коренной народ» заинтересован в ограничении тлетворного влияния Интернета, сожжении педофилов и наркоманов, гетто для таджиков, конкордате с РПЦ, спонсируемых бюджетом рабочих местах и местах для рыбалки, — и в обмен на это не будет обращать внимания на аккуратные реформы здравоохранения и образования, приватизацию, в равной степени как и на умеренную коррупцию (с неумеренной пытаются бороться, но получается пока плохо). На Болотной, менее единой идеологически, верят в разный народ — но в целом согласны, что власть в силах заключить пакт с «простым народом» по схеме «мы вам исправленную версию социализма, вы нам — спокойствие и равнодушие». В текущих оппозиционных преувеличениях тяжести своего положения, в стремлении говорить о политической реакции как о состоявшейся национальной катастрофе, в постоянной апелляции к «будущему экономическому кризису», который не даст властям ресурсов, потребных для оплаты «пакта», — очень много от признания народа именно таким, каким его видят и в Кремле. Надежды же оппозиции связаны с представлениями о том, что «простой народ» власть все же обирает, поэтому его интерес можно привлечь к этому обстоятельству, пообещав ему другой пакт: «вы нам власть, мы не воруем, остальное — как при дедушке».

Не буду оспаривать того, что такое мнение о «коренном народе» неверно. Если мы считаем, что «мы» и «общество» отделены друг от друга, что «быдло» и «анчоусы» бесконечно далеки от «думающего меньшинства», «образованного класса», «элит» и «контрэлит», то так оно, в общем, и должно представляться. Я вообще полагаю, что «народ» всегда и везде будет соответствовать тому, что о нем думает его рефлексирующая часть. У него нет никаких особенных, отдельных интересов, ценностей и пристрастий, кроме тех, что навязываются ему и видятся в нем им же. Вся «визуализация» русского патернализма, нелюбопытства, суеверия, алчности с большой вероятностью придумана обществом в России самим о себе. Если всякий представляет соседа по лестничной площадке как мрачного алкоголика со склонностью завоевывать Константинополь по пятницам, подъезд и будет соответствовать описанию, устроится, исходя из этого, а уж пустые бутылки и надписи на стенах найдется кому обеспечить в любой части света, раз уж они предусмотрены и раз уж в невозможность чистого дома никто из соседей не верит. Иных органов зрения на себя самих, кроме нас самих, нет. Общество, думающее о себе, как о пропащем, пропадет. Общество, видящее себя совокупностью нормальных людей, обречено на нормальность. […]

«Дурной народ», желающий всякой чертовщины и мракобесия, полагаю, мгновенно исчезнет в тот самый момент, когда в нем перестанут видеть бездумную орду, с которой нужно договариваться о немногом и которой в остальном нужно сторониться. Нужно всего лишь попробовать мыслить себя одной из взаимодействующих групп, считающей себя абсолютно нормальной и преследующей собственные законные интересы. Не надо думать, нужна ли «народу» сменяемая власть, независимый суд, дешевая водка, Владимир Путин или унижение Америки. Важно, что они важны вам, и вы намерены это иметь, и будете этого добиваться. Чем благодетельствовать простым людям — лучше облагодетельствуете себя, какой-нибудь «народ» как-нибудь подтянется, если дело стоящее. Если очень стоящее — весь. И власть, скорее всего, тоже.

Выглядит с нынешних позиций идеалистично и фантастично — но не вижу смысла смотреть на это под другим углом, это, скорее всего, как раз то, что происходит, хотим мы это так описывать или нет. Оппозиция и власть, два меньшинства в совокупности большого числа других меньшинств, с опаской обращаются к неведомому обществу за поддержкой и защитой. И у тех, и у других получается так себе — составляющие общества видят в них и ближних, и чужаков, так же осторожно выясняя, какую пользу принесет взаимодействие именно им. И, если власть настаивает на неравноправном взаимодействии, на подчинении, на «народном единстве», тот, кто предложит более выгодную и интересную большинству составляющих общества альтернативу, может не опасаться ни революции, ни нового 1937 года. Не говорите, что «общество инертно и равнодушно»: такие переговоры — дело долгое, зато надежное. Во всяком случае, это более надежное дело, чем пытаться отвоевать у власти ее место ради сеяния разумного, доброго, вечного с последующим насильственным кормлением стад плодами просвещения.