гон

...Я в очереди стояла, мопсика видела. Он ко всем приставал, а сам жирненький, а приставал. А он лапку поставил, и огромными еврейскими бездонными глазами мопсовскими - "Дай покушать!" Он у меня вымогал, как маленький бездомный еврейчик, ходил и просил - "Дайте чего-нибудь, дайте чего-нибудь". Причём он прекрасно знал, что его дома накормят вкусно, охолят, но чисто из-за того, что у него еврейская натура, как бы вот несчастный ходил, просил, умолял - "Дайте что-нибудь, дайте". Вот такой он был. Я бы ему что-нибудь дала.

...А вот читать Хэмингуея - всё равно что стоять в советской очереди за копчёностями, и слушать, кто что в этой очереди сказал.

...А Быков, когда он слышит себе какую-нибудь похвалу, от неё чрезвычайно раздувается. А если много его похвалить, он раздувается как воздушный шар, ножки у него от земли отрываются и он взлетает. И он бы давно улетел в Калифорнию куда-нибудь или в Техас, но его караулит огромная ворона. Эта ворона чувствует, когда Быков раздувается, и заглядывает в окно своим глазом. А глаз у неё размером с окно, даже больше, так что в окне видно где-то две трети глаза - огромный зрачок и больше ничего. И она этим огромным глазом зыркает в окно на Быкова, а тот её боится. Потому что она величиной с дом примерно, и вся чёрная. И когда Быков, раздувшийся от похвал, вылетает из окна, она его протыкает клювом под тем местом, где живот у него завязан, чтобы тёплый воздух похвалы из него не выходил. И тогда Быков лопается и сначала со свистом улетает куда-то неизвестно куда, а сама эта штучка, завязочка, то есть эта длинная длинная гондошляпка, от него отскакивает, рисует такую плавную кривую, и шмякается на асфальт. И вот этот мелкий кусочек - он как лягушечка отпрыгивает. И вот ворона за ним поспешает. Она вообще как бы ленива и безобидна, и не хочет Быкова съесть или там сделать ему зло какое-то там, но у неё вот есть такой интерес: ей хочется получить вот эту пимпочку. И она вот эти пимпочки постоянно собирает, и ей понравился Быков, она его как бы до последней пимпочки будет собирать. Смотреть в окно своим вороньим глазом на две трети окна, и ждать, когда он надуется снова, а потом, когда он надуется и опять оторвётся и вылетит в окно, она уклюнет его в подбрюшье вниз, так что опять эта гондошляпка отлетит, как бы Быков вот взмоет, свистя, в небо, а потом плавно опустится и шмякнется, а вот этот мелкий пупочек шарика, собственно где завязывают его, снова отлетит, и она снова себе это возьмёт. И вот она эти пупочечки носит в какое-то своё тайное место, и потом их по очереди вытаскивает, каждый клювиком бережно кладёт и рассматривает вороньим глазом. Она как бы находит в этом... может быть, это некие для неё картины какие-то... или что-то такое, что, собственно, привлекает её внимание. Она вот бережно рассматривает, потом их все в ямку снова клювиком собирает, ямку затаптывает, и потом садится на это место. И как бы вот сидит и знает, что эти вот глюмбочки, которые оторвались, они вот под ней греются.

...А про кота известно только одно - он должен умереть. Он всю жизнь готовится к смерти, и выражается это в том, что он вылизывает себе яйца. И когда кот наконец на помойке с красными глазами и пеной у рта лежит, единственное, что привлекает физическое удовольствие - например, Ворону - это его блестящие яйца, которые он вылизывал всю жизнь, и которые блестят, как дешёвое золото, и которое Ворона, собственно, клюёт.