Предателям" в книге Григорьева посвящена отдельная глава. Тема решена абсолютно по-советски, хотя и с некоторой поправкой на "антисталинизм" - если Игнатия Рейса или Вальтера Кривицкого еще можно понять и даже частично оправдать, то Владимир Кузичкин или Олег Калугин остаются для автора "безликими типами, прокрадывающимися к тарелке с тридцатью сребрениками".

Читая эту главу, я постоянно вспоминал, как 13 лет назад, после августовского путча, мы с другом гуляли по Лубянке, и я, глядя на останки памятника Дзержинскому, ляпнул что-то по тем временам стандартно-эйфорическое. "Рано радуешься, - сказал друг. - Что Дзержинского снесли - это, конечно, хорошо, но настоящие перемены наступят тогда, когда на этот постамент поставят статую Пеньковского, чтоб вон из тех окон, - он махнул рукой в направлении серого здания КГБ, - было хорошо видно".

Послевкусие от обеих книг лучше, чем от любого вина столетней выдержки. Ощущение такое же, как если бы вдруг обнаружил у себя в предках тосканского графа или на худой конец эльзасского барона. Приятно, разглядывая на просвет бокал с хересом, сознавать, что перед тобой близкий родственник того самого напитка, ради которого сэр Фрэнсис Дрейк топил испанские корабли.

А главное, становится ясно, что человеческая история небесполезна и прогресс все-таки есть. Прославленные вина древних были, по заверению Джонсона, чем-то средним между божоле-нуво и уксусом. Кто сегодня посмотрел бы на такую отраву, не говоря уже о том, чтобы воспевать ее в стихах?

Впрочем, если в мировой истории подобный критерий прогресса и существует, то к истории России он точно неприменим. Здесь пьют то же, что пили всегда.