[Кликните, чтобы прочитать]Подлинное (гениальное!) творчество (не только сказка!), всегда есть встреча человека-творца с музой, есть совместное творчество человека и некоего творческого духа. Этим оно и интересно! И подлинным содержанием всякого (не только сказочного) подлинного художественного творчества является именно эта встреча. О чем бы ни писал (рисовал, сочинял) автор - о войне или о мире, об одиночестве или о любви - на подспудном уровне, не сознавая того, он всегда повествует нам о своей личной встрече с Музой. И читатель (зритель, слушатель) через это творчество соприкасается с Музой - потому-то его так задевает, затрагивает подлинное творчество. А где не происходит встречи с Музой, где нет дара вдохновения - там творчество серо, бессильно, бездарно.
Увы, приходится предположить, что Муза, если говорить о ней с позиций Православия, имеет природу демоническую. Нужно, конечно, рассмотреть также и версию, что художники и писатели творят по вдохновению свыше, от Бога. Но эта версия совершенно опровергается историческим опытом человечества. Если не расширять понятие о «божественном» (что запрещено 1-й заповедью Моисея), если называть Богом только нашего Бога, Иисуса Христа, и признавать Божественным лишь вдохновение Духа Святого, то почему Православная Церковь, в которой (как мы верим) по преимуществу являет Себя Благодать нашего Бога, не является экстрактом всего гениального и потрясающего и человеческом творчестве?!
Хотя почему не является? Вообще-то является. Можно указать определенное направление человеческого творчества, в котором Церковь явно лидирует: это собственно церковное творчество (например, иконописание). Вот это-то - и только это! - творчество не только можно, но даже необходимо признать Боговдохновенным. Иконописцу помогают не Музы, но Дух святый.
Что же касается других направлений человеческого творчества, нецерковных, то надо признать, что православное вероисповедание вовсе не дает православным авторам какое-либо преимущество в отношении гениальности. Если бы хотя бы многие среди самых великих художников, композиторов и писателей были православными, и если бы среди православных гораздо чаще, чем среди неправославных встречались великие творцы, тогда можно было бы всерьез рассмотреть версию о том, что муза посылается к нам от Бога.
Но это не так. Немного великих художников среди православных, немного православных среди великих художников. Всякое бывало, всякое и бывает - корреляции не наблюдается. А если и наблюдается, то обратная корреляция: скорее, среди православных несколько реже встречаются гении, как то отметил еще апостол Павел в начале 1-го послания к Коринфянам: «мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость; потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков. Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом».
Но если вдохновение не от Бога, то от кого? Церковь не оставляет нам шансов. Все духовное, что не от Бога, происходит от дьявола. Но это ужасный, сокрушительный вывод. Получается, все творчество, что вне Церкви - это мрак и погибель. Полноте, да неужели?
Этот вывод противоречит очевидной интуиции. Мы совершенно не ощущаем, будто вне Церкви все мрак и погибель. Да нет, всякое бывает. Есть, конечно, много разных гадостей. Но уж подлинное искусство - оно-то положительно представляется нам явлением света и добра, как и сказано о нем (не в Церкви): «разумное, доброе, вечное». Это очевидный факт нашего мироощущения. И вот тут-то выступает на первый план удивительный феномен нашего времени: мы, люди христианской культуры, удивительным образом перестали ощущать, осознавать суть христианства.
Ведь и древние, поклонявшиеся своим богам, вовсе не ощущали свою религию как мрак и погибель. Напротив, античное искусство, тесно связанное с религиозным мироощущением языческого мира, и сегодня представляется нам «разумным, добрым, вечным». При этом мы отбрасываем (на уровне сознания) религиозное содержание этого искусства. Аполлон - это просто красивый обнаженный юноша. Венера - просто красивая обнаженная женщина - и так далее. Ничего общего с бесами они, насколько мы может судить, не имеют. Именно так и судили люди древности, поклонявшиеся этим «богам». Между прочим, древние имели и понятие о бесах (как о темных и злых духах, ищущих человеческой погибели), и сталкивались с такими сущностями в своей мистической практике. Но в своих-то богах язычник видел как раз защиту от темной бесовской силы. Боги - могущественный, добрые и светлые - они представлялись язычнику полной противоположностью демонов!
И вот на этом-то фоне можно представить, до какой степени абсурдным и произвольным представлялись людям того времени взгляды христиан!
Вся нетривиальность христианства в глазах язычника заключалась в утверждении, что его великие и прекрасные боги суть демоны! Демоны?! Да какие ж они демоны?! Да кто же может поверить этому и кто может вынести такое богохульство?! И мы помним, какова была реакция язычников на подобное возмутительное вероучение. Христиан мучили и убивали за их хулу на древних богов, за их отказ воздавать этим богам хоть самое минимальное почтение. Христиане шли на смерть за отказ положить частицу фимиама на алтарь божества. Образованные и культурные люди того времени в большинстве своем смотрели на христианство как на грубое суеверие, уничтожающее культуру; они не могли признать демоническим всего того, что впитали с молоком матери. Каково было им назвать бесами великих и прекрасных богов, которым истово поклонялись их деды и прадеды?! Чтобы представить, как древний язычник воспринимал учение Христа, представим, как мы отреагировали бы, если бы кто-то сказал, что муза Пушкина имела демоническую природу, что Толстому, Гоголю Достоевскому помогали бесы. Ведь мы обожаем наших великих творцов!
Между тем, христианство действительно отрицало всю культуру античности в целом. Оно готово было использовать элементы этой культуры, но только в том смысле, в каком организм впитывает элементы перевариваемой пищи. Культура античности как таковая, как целое, должна была быть полностью уничтожена - в худшем случае сожжена, а в лучшем - съедена, пережевана и переварена церковной культурой. Именно так и стоял тогда вопрос! И Церковь, как показал опыт, имела тогда достаточно сильный желудок, чтобы переваривать подобную пищу.
Начиная с эпохи Возрождения в европейской культуре вопрос встал совсем по-другому. Теперь, спустя столетия, мы понимаем суть тогдашних событий. Элементы, остатки древней языческой культуры обратно извлекались из христианства с тем, чтобы построить здание новой, постхристианской культуры - по сути своей такой же языческой, как и в древности. Но будучи теперь уже элементами христианской культуры, прошедшими горнило Церкви, они воспринимаются сегодняшними христианами уже положительно. Они переосмыслены нами в гуманистическом смысле. И вот, сегодня нам стало трудно осознавать, что Аполлон - это вообще-то не просто обнаженный юноша, а Венера - это не просто обнаженная женщина. У этих изображений имеется некий духовный заряд. Но духовный заряд имеется не только у Аполлона с Венерой, а в любом художественном творчестве - что и открыл заново Юнг.
Вся трудность понимания ситуации для нашего современника сводится к тому, что мы постепенно усвоили совершенно языческое представление о бесах. Совершенно как и древние язычники, мы представляем бесов как уродливых, злобных и безобразных тварей, не имеющих никакого отношения к прекрасному Аполлону! Но такое понимание является совершенно неправославным, да и вообще нехристианским. Как могла сложиться такая ситуация, что христиане усвоили языческие представления о демонах?! Как-то мы позабыли о том, что бесы - это падшие, но ангелы! И Церковь учит нас, что бесы могут являться людям не только в виде кошмарных и безобразных чудовищ, но и в виде красивых, добрых и мудрых существ. И являются! Хотя по сути своей они безобразны и злы, так ведь суть бесов нам, грешникам, недоступна.
Фундаментальный факт церковного учения о дьяволе: бесы выше людей по уровню своего мышления; нам непонятна их логика. Это понимают, ощущают святые, а мы, рядовые члены Церкви, только верим их учению. Что Аполлон и Венера суть гадкие и злобные твари - это всего лишь наша ВЕРА, мы в это верим (или не верим), потому что мы так обучены верить, но мы не можем этого постичь, прочувствовать до тех пор, пока сами благодатью Божией не постигнем Истину. На уровне нашего ограниченного человеческого ума, без помощи Откровения, мы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕСПОСОБНЫ отличить беса от Ангела. Другое дело, что Откровение нам уже дано: мы знаем главное различие. Бесы отличаются тем, что они не служат Богу, а Ангелы служат Богу. По этому критерию, конечно, все венеры и аполлоны суть бесы. Но по этому критерию и все музы - тоже бесы - о чем и речь!
Это надобно осмыслить.
Демоны отлично умеют манипулировать человеческим сознанием. Существует масса приемов такой манипуляции. Однако хочется выделить среди этого практически бесконечного разнообразия один прием, который можно назвать основным, базовым - настолько регулярно и настойчиво он используется дьяволом при борьбе против нашего брата.
Этот прием использовался следователями НКВД. Следствие вели ДВА следователя, мучившие несчастную жертву по очереди. При этом один следователь играл роль деспотичного, жестокого «тирана», а второй - доброго и сочувствующего положению жертвы «защитника». Устав от пыток со стороны первого, несчастная жертва охотнее шла на «сотрудничество» со вторым.
Бесы часто представляются людям «добрыми» по контрасту с другими духами, злыми. Такое разделение на две команды - это очень простая, но неизменно эффективная игра в одни ворота, в которой более умные и сильные существа неизменно одерживают победу над более глупыми и слабыми. Всякому, кто желает вникнуть в механизмы манипуляции его собственным сознанием, надо постоянно иметь в виду этот прием - он используется гораздо чаще, чем принято думать.
Само наше понятие о бесах как гадких и злых существах, общение с которыми разрушительно для здоровья, есть только полуправда. Полная правда заключается в том, что многие из прекрасных и добрых существ, полезных для нашего здоровья, являются в действительности тоже бесами, причем наиболее опасными для нашего спасения в Вечности. Более того, основная (тайная) задача гадких, вредных и злых бесов не в том, чтобы нагадить и навредить нам (хотя и это они делают с удовольствием), а в том, чтобы «подготовить» нас к достойной встрече с их добрыми, прекрасными и полезными для нас сотоварищами. Логика здесь проста: Бог равно гнушается и тех, и других. Принимая от бесов защиту против них же самих, мы теряем благодать Божию и подпадаем под их контроль. Такова природа древних богов.
Отличить бесов от ангелов оказывались неспособны даже великие подвижники. Например, Симеон Столпник однажды чуть не ступил на дьявольскую колесницу, приняв беса за Ангела. Его спасло именно Откровение, сам он оказался неспособен различить. А ведь в то время он уже и чудеса творил. Тем более - мы. Для нас нет другого надежного способа различения духов, кроме их отношения к церковному Откровению.
Согласно этому критерию, если подлинное творчество не служит Богу, и если оно есть дело муз, то вдохновение художника происходит от лукавого. Просто когда мы слышим словосочетание «от лукавого», нам представляется что-то ужасное, сатанинское в обычном смысле этого слова - черепа, кровь, черная месса. Но, дорогие товарищи! Если бы дьявола было так просто уличить, то никто никогда и не прельстился бы его прельщением. Это несерьезно!
Подлинное (нецерковное) творчество от лукавого в том же смысле, в каком Аполлон и Венера - от лукавого. Они красивые, привлекательные, даже добрые в каком-то смысле… но они не служат Богу. И отвлекают от служения Богу - ну так что же? Что тут такого страшного? Да нас вообще почти что все в этой жизни отвлекает от служения Богу. Все, кроме Церкви. Что же, вся наша жизнь - это сплошной демонический мрак? Да, да! Именно за это они и убивали первых христиан, за вот такое вот «благовестие». В этом, именно в этом вся суть дела, в этом вся трудность нашего положения. Потому-то люди и уходят в монастыри и т.п.
Вся суть, вся нетривиальность христианства в этом и состоит: Господь предлагает нам какую-то совершенно новую жизнь, какое-то совершенно новое содержание жизни - не имеющее никакого отношения к тому, чем жили люди веками до христианства. Можно принять или не принять эту новую жизнь. Но нельзя, некрасиво жить языческой жизнью, и при этом считать себя нормальным христианином. Некрасиво, товарищи! Если уж мы не можем обойтись без того, что не служит Богу, то давайте по крайней мере каяться в том, что мы - плохие христиане, что мы недостойны называться христианами. Вот это-то и есть путь Православия - путь Покаяния. И будем потихоньку исправляться. А исправление начинается с осознания.
Надо начать называть вещи своими именами.
Но для того, чтобы наше осознание не было истерическим, чтобы не рвать на себе рубаху почем зря, надо осознать и различие между светлым и темным. Ведь есть разница между кровавыми и развратными культами (культурами) одних народов (например, хананеев или американцев), и сравнительно светлыми и добрыми культами других народов (например, древних евреев или средневековых русских).
Надо начать с того, что ПО СУТИ разницы нет. И то, и другое - от лукавого. Но есть разница, когда дьявол является в виде кошмарного чудовища, и когда он является в виде прекрасного аполлона, и тем более - в виде светлого ангела. Разница какая-то все-таки есть - и надо понять, уловить, осознать, какая тут разница. И какое отношение эта разница имеет к Богу Истины. По этому поводу у меня имеется версия.
Дьявол вынужден являться в светлом и привлекательном виде тогда, когда Благодать Божия защищает нас от грубого психологического насилия с его стороны. Он является в виде кошмарном и подавляющем воображение тогда, когда Бог допускает это. Явление дьявола в виде ужасающем - это претензия его на господство над человеком. Явление в облике светлом и привлекательном - это заискивание, попытка подкупа. В каком-то смысле, «разумное, доброе, вечное» в искусстве, конечно, все-таки ближе к истине, чем гадкое, вонючее и ужасное. В каком же? Когда демон старается прельстить нас «разумным, добрым, вечным», значит, ему приходится туго. Значит, ему требуется добровольное сочувствие, содействие с нашей стороны, чтобы потом, в дальнейшем, он мог уже с нами не церемониться.
То есть, явления дьявола в виде света - это косвенный признак присутствия Благодати, стесняющей, ограничивающей его действия. И это - хорошо! Именно этим и определяется динамика развития современного постхристианского искусства. По мере все более глубокого отступления от Бога утрачивается Благодать. По мере того, как люди усваивают нечто сравнительно плохое, их начинают приучать ко все более плохому, так что сегодня уже кажется разумным, добрым и вечным то, от чего вчера воротили нос.
Чуть схематизируя, динамику творчества можно представить следующим образом. Автор воплощает в своем произведении целый воображаемый мир. Этот мир может быть похож или не похож на реальный, он может быть и совсем чуждым реальности обыденной жизни - все таки искусство не обязано быть «отражением действительности», по крайней мере, материальной действительности. Так или иначе, творцом, а значит, и «богом» этого мира является сам автор. Именно на авторе лежит вся полнота ответственности за все, что случается в созданном им мире - в искусстве не бывает случайности.
Но подлинное искусство, даже самое далекое от материальной жизни (к примеру, музыка) способно глубоко задевать нас, потому что оно пробуждает в нас нечуждые никому из людей переживания. Соприкосновение с вдохновенных творчеством - это феномен духовный, а не только душевный. Эти переживания не чужды нам, потому что каждый человек имеет контакт с духовным миром (осознанный или бессознательный).
Одна крайность человеческого творчества - когда автор выступает всего лишь как пассивный медиум какого-либо духа. Но такое бессознательное творчество как правило почему-то бывает посредственным по художественному уровню.
Казалось бы, почему? Если, как уже было сказано, все подлинно интересное в искусстве по своему происхождению нечеловеческое (либо от Бога, либо от лукавого), то почему же медиумы и шаманы не являются самыми гениальными творцами? Почему их произведения не производят впечатления подлинной художественности? Неужели музы сами, без сознательного содействия человека, неспособны творить? (Так думает диакон Андрей Кураев. Он напоминает, что человек - это образ Бога Творца.) Едва ли дело обстоит так! (Согласно Дионисию Ареопагиту и «ТИПВ» Иоанна Дамаскина, ангелы тоже сотворены по образу и подобию Бога.) Моя версия иная: музы просто не церемонятся с медиумами, потому что они преследуют иные цели. Искусство для них не самоцель, и когда человек полностью предается в их власть, они используют его в этих иных целях, более важных для них, чем развитие человеческой культуры. С другой стороны, явно, что и вовсе без участия нечеловеческого гения искусство также мертво.
Значит, гениальность искусства как таковая является следствием динамического взаимодействия человека-творца и духа-творца, гениальность непременно требует соавторства! Искра высекается при столкновении двух сущностей, но не при пассивном подчинении человека «вдохновению», как и не при полной пассивности музы.
Очевидно, что источником «креатива» в искусстве является как раз «бессознательное», эвристика творчества исходит от духа, приходит в момент вдохновения. Какова же здесь роль человека? Моя версия: человек выполняет в искусстве работу цензора, ограничивая, обуздывая порывы своего гения. Чистый медиумизм, пассивное подчинение «вдохновению» не совсем бесплодно (креатив есть креатив), но приносит посредственные результаты. В сущности, любого человека можно сделать маленьким «гением», научив его доверяться смутным творческим импульсам, приходящим из глубин «бессознательного». Этому и учат учителя искусства.
Обычный человек недоверчиво относится к этим порывам, не доверяет им, и так лишается необходимой медиумической компоненты искусства. Он отмахивается от предложений бессознательного как от чего-то сомнительного или соблазнительного, и воздерживается от творчества. Если научить его некоторой невоздержанности в этом смысле, то из него выйдет творец - хотя бы и весьма посредственный, но все же способный к «креативам». Этот аспект творчества осознан и уже поставлен на поток. Таких творцов сейчас штампуют сотнями. Но это, конечно, не гениальность в собственном смысле.
Собственно гениальность (талантливость) - это особое избранничество. Настоящий (не штампованный) гений - это человек, которого почему-то возлюбила муза. Сам гений отличается от обычного медиума тем, что он относится к музе недоверчиво и требовательно, склонен решительно отвергать ее «откровения», если только замечает в них хоть какой-то малый признак безвкусицы. В этом он более похож на нормального человека, чем на штампованного «маленького гения», с восторгом хватающегося за любой презрительно подкинутый музой «креатив». А куда ему, бедняге, деваться, коли муза его презирает? А вот своего избранника, «гения» муза почему-то не оставляет его в покое, сама упорно стараясь привлечь его благосклонность. Ему приходят в голову все новые и новые идеи - а он презрительно отвергает их до тех пор, пока наконец не обретется нечто действительно гениальное и безупречное. Конечно, безупречность - понятие относительное. И уровень гениальности гения определяется тонкостью его вкуса. Возлюбив какого-то человека, муза не успокаивается до тех пор, пока не обольстит его, предложив нечто соответствующее тонкости его вкуса. Чем презрительнее относится гений к музе, тем усерднее она на него работает.
Итак, если штампованный гений сам гоняется за музой, выклянчивая у нее хоть маленький креативчик, то природный гений воротит от музы нос до тех пор, пока он в силах воротить нос. Но вообще-то муза способна обольстить кого угодно, на то она и муза. Каким бы взыскательным ни был человек, если уж она решила достучаться до него, то непременно достучится. В отношении музы работает формула Александра Сергеевича Пушкина: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Кто сам гоняется за музой, тем она помыкает и кормит его скудно, притом блюдами не первой свежести. Как сказал Макаревич, «слишком много мужчин и женщин стали сдуру гонять за ней». А кто воротит от музы нос, того сама муза обихаживает и стремится удовлетворить всей взыскательности его вкуса. Такова диалектика творчества - и не только художественного, но и научного - музы всякие бывают.
Христианство с его кардинальным отречением от муз создало в Европе необыкновенно напряженную обстановку. Несколько веков (позднего Средневековья) музы напряженно искали, чем бы привлечь к себе внимание. И разрешилось это напряжение небывалым взлетом искусств и наук, которого еще не видало человечество! Плодами этого взлета человечество было до такой степени потрясено, что почти совсем позабыло Христа - чего и добивались музы. Но музы не собирались и не собираются делать рабами европейцев. У них совершенно противоположная задумка.
На свой лад это хорошо понимал Пушкин и даже писал об этом:
«Служенье муз не терпит суеты
Прекрасное должно быть величаво
Но юность нам советует лукаво
И праздные нас радуют мечты
Опомнимся! Но поздно… И уныло
Глядим назад…»
Едва ли Александр Сергеевич не подозревал, что «лукавые советы юности» и «праздные мечты» (а в случае Пушкина «мечты» - это гениальное поэтическое творчество, а не просто задумчивое ковырянье в носу) - это шутливые проделки той же самой музы, которая охотно садится на шею всякому гению, который позволяет себе предаться этой малопотребной «суете». Отсюда и рождаются сомнительные стишки, о которых приходилось жалеть Пушкину, когда пришло время оглядываться назад.
Чем с большим пиететом мы относимся к музе, тем более она нас презирает. Европейское искусство, прорвавшее церковную плотину, началось с чего-то необыкновенно прекрасного, но постепенно шаг за шагом оно дошло уже и до пакостей. Это случилось в XX веке, когда европейцы наконец перестали задирать нос перед музой и стали гоняться за ней. Тогда-то муза вконец обнаглела и стала требовать жертв (пока виртуальных). И ничего, привыкаем! По-видимому, так постепенно, шаг за шагом, дело потихоньку и дойдет до принесения собственных детей в жертву богам, что практиковали древние хананеи. Вдумайтесь, как это патетично, какие глубокие и по-своему светлые чувства испытывают родители, как они проливают слезы, принося в жертву музе самое дорогое. И как трепещущее от страха дитя вдруг приходит в священный восторг и само шагает навстречу смерти! Виртуально мы уже готовы к такому сюжету, осталось только перевести его в реал. А там скоро и конец.
И вот на этом культурном фоне сказки Миядзаки представляются нам светлым пятном! Действительно, он ищет прекрасного, разумного, доброго, вечного. Но в моих глазах Миядзаки особенно ценен тем, что он называет вещи своими именами. Будучи японцем, язычником по культуре, он весьма откровенен и называет своими именами такие вещи, которые ДАЖЕ современный европеец постеснялся бы так уж прямо называть. У Миядзаки демоны называются демонами. Иногда они называются богами, но нам в контексте христианской культуры не приходится сомневаться относительно природы этих богов. Боги у Миядзаки добрые, красивые - но при этом они явно и несомненно демоны. Сказывается японская культура, живой опыт общения с богами. И это по-своему хорошо, это правда жизни. Хуже, когда демоны НЕ называются демонами, и при этом выглядят светлыми и добрыми, ангелоподобными существами.
На примере Миядзаки без труда можно видеть, что все прекрасное и доброе (но находящееся за пределами Церкви) суть демоническое. Ба! Да Миядзаки этого и не думает скрывать. А что ему демоны? У них там в Японии в каждой деревне имеется кумирня, где служат этим самым демонам. И ничего.
Миядзаки поможет православному христианину плавно совершить переход от бессознательного восприятия духовного содержания искусства к сознательному осмыслению этого содержания. Я ратую не за отмену нецерковного искусства (что нелепо и невозможно, с этой непосильной задачей не справилось даже Средневековье), а за осознание, осмысление искусства. Ведь когда мы не гоняемся за музой, она сама начинает гоняться за нами, поэтому христианское отношение к музе - отношение презрительное и враждебное - парадоксальным образом служит в пользу искусства! Нецерковное искусство невозможно отменить, как невозможно отменить национальную (нецерковную) культуру, но не надо превращать искусство в культ - от этого муза наглеет и начинает портиться и требовать развратного служения и кровавых жертв (хотя бы виртуально). Чтобы Муза прилежно работала, надо держать ее в черном теле. Я за то, чтобы было принято называть вещи своими именами.
Удобно начинать с Миядзаки и потому, что он явно язычник, не прикрывающийся фиговым листочком (квази-)христианской культуры. И потому, что он нерусский, а значит, наше отношение к нему не замутнено национальной гордостью великоросса. И потому, что он делает ВОЛШЕБНЫЕ СКАЗКИ, а волшебные сказки наиболее явно и неприкрыто выражают свою духовную сущность - это обнаружили еще юнгианцы. Всякое подлинное искусство есть метафора встречи человека с духом (сиречь, языческим божеством), но в сказке как раз явно повествуется об этих волшебных существах, они только чуть гримированы - а у позднего Миядзаки они даже и не гримированы.
Недаром ребенок начинает обычно свое знакомство с миром человеческой культуры со сказок - тут легче всего уловить, на что намекают. Сказка - это явное повествование о чуде. Встреча с чудом, с миром чуда, где чудеса суть обыденные феномены - это начало искусства. Чтобы научиться видеть чудо в обыденном, повседневном мире, чтобы научиться видеть сказку в самой жизни, словом, чтобы овладеть высоким реалистическим искусством, ребенку нужна известная подготовка. Наша жизнь исполнена духовных феноменов, но они проявляются на уровне обыденного сознания скрытно, едва уловимым намеком - но как раз эти намеки и составляют самую суть, живой обнаженный нерв реалистического искусства. Сказка куда грубее, проще и прямолинейнее. Реалистическое искусство - это утонченнейшая, но сказка об обыденной жизни. Если убить в реалистическом искусстве сказку, оно становится бездарной копией реальности. А копия всегда хуже оригинала.
В XX веке роль сказки для взрослых играла научная фантастика. Научность фантастики проявлялась в том, что здесь чудо, сказка, облекалась в наукообразные формы, хорошо адаптированные для восприятия материалиста. В научной фантастике демоны принимают вид умных машин, наделенных сверхъестественными, но квазинаучными свойствами. Забавно, что и в жизни человеку XX века демоны являлись в научно-фантастической форме летающих тарелок, инопланетян, фантастических зеленых человечков и роботов - старые формы лешего, кикиморы, дракона ныне непопулярны и почти позабыты. Веяние времени. Значит, научная фантастика, как и положено сказке согласно учению Марии Луизы фон Франц, использовала художественные формы, взятые из опыта реального мистического контакта. Только к концу века материализм ослабел и фантастика смогла сбросить маску научности, сделавшись опять сказкой! Но Миядзаки успел отдать долг научной фантастике в своих первых двух фильмах.
Итак, приступим к собственно толкованию замечательных аниме великого Миядзаки:
