: papa_gen (papa_gen) wrote,
2011-08-01 14:05:00

papa_gen
papa_gen
2011-08-01 14:05:00

This journal has been placed in memorial status. New entries cannot be posted to it.

Притча тридцать третья. Как Роман Степанович над практикантом шефствовал

В давешние хлебосольные времена люди жили размеренно, степенно жили. Все делали в свое время, не торопливо, установленным от века порядком. Трапезничали чинно, со благодарением, с достойным молчанием или беседой какой важной. Речений смрадных, блудных и срамословных не допускали. Хранили себя в чистоте и зла не творили.

Путников привечали, расспрашивали их о новостях всяких: где война, где пожар, где язва моровая. Путники вещали, а хозяева, сидючи под образами, таращили испуганные глазки, жуя расстегай, икали со страху, мелко и часто крестились, приговаривая боязливо:

– Эвон оно как в европах-то! Что деется!

Особенным успехом пользовались калики, что сказывали истории про летающих девушек с лошадиной гривою, мужиков с девятью ногами, говорящую на французском наречии свинью и капитан-исправника из соседнего уезда, обратившегося в пупырчатую и склизкую жабу. Таким сказителям добрые хозяева тотчас наливали чашу зелена вина и отсылали в дворницкую вкушать лебяжьи пупки с хреном и позавчерашние пироги с капустою да грибами. Сам же хозяин, поохав и поужасавшись, испив холодного кваску, почесываясь и зевая, шел в особливую беседочку, возведенную посреди благоухающего сада, дабы соснуть в благословенной прохладе часок-другой, меж тем как нарочитая старица отгоняла от него мух.

Но истинный триумф ждал того странника, что приносил благую новину о давно желанной кончине доброго соседушки статского советника из военных Петра Модестовича. К нему по причине ссоры хозяева не то, что не ездили вот уже как двадцать лет, хоть он и жил всего в пяти верстах, а даже крюк в пятнадцать верст делали, когда выезжали на губернскую дорогу, лишь бы не проехать мимо его имения и не узреть ненароком его гнусную физиономию. Даже пажити и луга, что с десятинами этого арапа соседствовали, забросили, чтоб часом с этим мошенником в поле не столкнуться.

Здесь уж хозяин не скупился. Одаривал вестника пятирублевой, а то и десятирублевой ассигнацией, поил добрым вином до зела, чуть не силком пихая в рот ошалевшему от радости пилигриму колбасы, соленые рыжики и прочие разносолы, что в неимоверном количестве заготавливали его дворовые девки под строгим присмотром благочестивой супруги. Тут, ясное дело, кто военного чину, давал приказ дворне зарядить трофейную турецкую пушченку, да и пальнуть на радостях. Ну, а кто статский или не служил вовсе, тот и без этой суматохи обходился.

Но пристойность блюли и на следующий день, надев прилично-траурные лица и украсившись давно запасенными черными ленточками, грузились в лучший экипаж, у иных и с золочеными гербами, ехали делать визит, преисполненный сострадания и соболезнования. Сидели в гостиной, ожидаючи молодую вдову, позевывали со скуки, галантерейно прикрывая рты кулаками. Обстановку осматривали, не без того. Приценивались, сколько стоит это завешанное черной кисеей зеркало рязанской работы, сделанное в венецейском духе, и сколько было плачено на ярмарке за те два дерзких канделябра в виде нимф, и как шельмец-хозяин раздобыл ту золоченую в рост человека фарфоровую вазу, щедро украшенную сценами из жизни античных богов самого зазорного свойства. Дышали шумно, глядючи на картину, изображающую теперь уже вдовицу в образе купающейся Леды. Косились недобро на портрет почившего хозяина, представленного непреклонным Катоном.

Выждав приличное время, появлялась неутешная вдовонька, а вслед за нею выходил древний как Мафусаил старик-лакей в парике с буклями и косою, в ливрее, что мундир фельдмаршала времен измаильских, в белых чулках и в туфлях с золочеными серебряными пряжками. Неся поднос с кофейным прибором, он самым видом своим являл монумент скорби.

Здесь, вестимо, начиналась беседа, преисполненная рассуждений о вечном, о бренности человеческой, о краткости нашего земного бытования. Поминали и хозяина, говоря о его глубоком уме и превеликих государственных талантах, счастливо обходя в разговоре длящуюся уже как двенадцать лет тяжбу о потраве охотой усопшего двух десятин выпасных угодий и застрелянии оным необычайных размеров вола, бросившегося на Петра Модестовича, когда тот из озорства хлестнул кнутом мирно лежавшее в траве животное. Вдовушка вздыхала, пускала слезу, не забывая при этом зорко следить за судьбою серебряных ложечек, коими соболезнующие мешали несколько пережаренный кофий.

Кофий ли тому причиной, безутешность супруги почившего или несносная жара и гудение мух, но темы траурных бесед быстро иссякали и гости, откланявшись, шли к экипажам, машинально прикидывая, во что встали усопшему наборный паркет, лепнина, расписной потолок в греческом вкусе, французского тяжелого шелку шторы с кистями из золотой канители и два мраморных мужика на крыльце, изваянных безвестным скульптором так, что нипочем не поймешь, кого они знаменуют.
Грузились в кареты чинно. Вначале супруга, а потом уж и супруг осанисто и грузно всходил в берлин, сработанный немцем-каретником в Москве еще до ее пожара, наклоняя его так, что у стороннего наблюдателя закрадывалась мысль о неизбежной катастрофе. Но катастрофы не случалось, а пассажир, усевшись, придавал помпезному древнему сооружению необходимую ему устойчивость.

Прибыв в имение, тотчас велели готовить дрожки и дорожный скарб и поутру, еще засветло, катили в губернский град в судебную палату, справедливо полагая, что из вдовы тяжбица никакая, а потому уже загодя потирали руки, умильно предвкушая, как взыщут с нее все те ущербы и убытки, что потерпели от ее неукротимого супруга. Катили прямо, чрез соседское имение, ничуть уже не боясь встречи с покойником, разве только перекрестят мелко живот, проезжая мимо господского дома.

Ближе к яблочному Спасу давали банкет, куда почитало за честь собраться все уездное, да что уездное, все губернское общество, ибо ведало, что хозяин человек домовитый и запасистый, а потому всего у него вдоволь. Тут тебе и осетрина косячная, и стерлядь живопросольная, и грудки бараньи верченые, и фрикасе телячье, и ростбиф двух видов, а уж вина такие, что и в самой Франции не сыщешь. Скажи французу какому, он в серости своей и не поймет, об чем ты его вопрошаешь. Переспрашивать будет, хлопая удивленно глазами, силясь понять, что за замок такой «Ле Бормото». Одно слово – добрые вина, не в пример лучше бордосских, что на Петровой ярмарке продает итальянец Тимофеич.

А уж водки какие делает мастерица-хозяюшка! Восторг души, сладость неизъяснимая! Пьешь, не пьянея, а из-за стола встать не можешь. Тут тебя тотчас же подхватывают хозяйские слуги и под белы рученьки отводят в особливую затененную комнатушечку, где на кушеточках уже возлежат в разных причудливых позах гости, что неосмотрительно налегли на хитрые хозяйские наливочки. Просыпаешься, а тут тебе и квас, и рассол огуречный, и яблочки моченые, словом все то, что так полезно истомленному путнику, что неосмотрительно отправился в Большие Бодуны.

А там уже и Успенский пост, когда вся усадьба, будто в помрачении каком, занята варением, солением и сушением, всего того, что изобильно дали лес, сад и огород. Гонят меды, возгоняют водки, настаивают наливки. Хозяин важно ходит, одобрительно взирая на то, как забиваются его клети и погреба. А тут и жатва подоспела. Тут уже хозяину, коли с прибытком быть хочет, не до сна. Встал чуть заря, да и покатил по жнивам в двуколочке, строго взирая, как мужик блюдет свой урок. Кому и водочки стопку нальет, а какого и плетью отходит. А как мужика не посечь? Ежли его сердечного не сечь, то он, того гляди, в ленности прозябнет, зарастет бесчувственной коростою, заведет обычаи дикие и непотребные, еще и усадьбу попалит невзначай.

Только все собрали, обмолотили, по амбарам да закромам распихали, а уже новые картинаы натура являет. Осень пришла. Дождь барабанит по крыше, дороги раскисли. Даже мухи куда-то подевались. На двор носа не высунешь, да и охоты особой нету. Что за радость по дождю по двору ходить? Странно даже, когда человек по дождю по двору слоняется. Скучно. Сиди, читай плутарховы анекдоты или невесть каким образом забредший журнал с романом из французской жизни без начала и конца, а то составляй мемуар для пылкого юношества про то, как брал на шпагу в полон французов да турков. Приврешь, конечно, да кто без греха?

А тут и Покров – время собирать пожитки, да ждать, когда станет дорога, чтобы по первопутку, не борзяся, но и не медля, устремить стопы свои в столицы. У кого дочь на выданье, так в Первопрестольную, а кому сына пристроить, судебное дело решить, либо просто скуку развеять, то в Полночную Пальмиру. Но перед этим новые заботы: недоимки собери, векселя к оплате представь, да так застращай управляющего, чтобы он, шельмец этакий, хоть недели две по твоем отъезде не воровал.

Потом погрузка всего и вся и отъезд. Как грузились со всей серьезностью, так и выезжали солидно – поездом из восьми, а то и двенадцати возов, да впереди хозяйская карета, али сани с печуркою, да вторые сани с кухмистерским прикладом, чтоб прямо в дороге хозяевам снедь надобную готовить. Кто генеральского чину, там пускал впереди поезда нарочитого мужика в шитой золотом ливрее поверх тулупа, чтоб дудел в трубу, мол, не мелочь какая в шубейке на рыбьем меху путь держит, а их превосходительство по собственной надобности путешествие совершает.

Прибыв в столицу, отдавали визиты старым знакомцам, в присутствия по делам заезжали, потом, знамо дело, в клуб. А как без клуба-то? Одичал же, а тут публика обходительная, главное смотреть только, чтоб граф Михал Михалыч Сперанской карточку не передернул, да граф Алексей Андреич Аракчеев лишнего туза из рукава не вытянул. Не будешь же столь сиятельных и властных мужей, увешанных звездами всех видов и парсунами государевыми, канделябром по темечку бить? Не хорошо это, еще в мартинисты запишут. А чуть потугу их сиятельств на дело хитрое заметишь, скажешь так невзначай и общо:

– Проезжаючи из деревни в столицу, наблюдал на одной станции предивную картину: публика в осерчании колотила оглоблею схваченного за руку шулера.

Скажешь, достанешь сигарку, да прикуришь от шандалу, смотря пронзительно прямо в глаза их сиятельствам. Оно и обойдется. Но это если за ради скуки приехал. А уж коли тяжбу решить надо, не грех и проиграть. Проиграешь тысячу, да три отсудишь, вот и будешь в прибытках. Сынка пристроить надо, так тоже проиграть полезно.

Там, конечно, круговерть такая начинается, не то что не поскучаешь, а продыху иногда хочется – театры, балы, рауты опять же. А как без раутов? Сам два, а то и три приема дашь. Порой и не знаешь, кого зазвал. Ходишь, глядишь на гостей в лорнет, да диву даешься. Кто этот важный старик со звездою? Ах, сенатор, князь ****ской, надо же, а я думал, что он давно умер…

Так не заметно и Масленая неделя подошла, а там, отстояв первую неделю Великой Четыредесятницы у раки Александра Невского, и назад собираться пора, чтоб успеть пока дороги не раскисли. К посеву всяко в деревне быть надо, чтоб все под твоим присмотром было.

Выезжали из деревни, восемь возов в поезде было, а из столицы съезжаючи, их не меньше насчитали. Все скарбом забито! Тут тебе и платья жене и дочкам по последней парижской моде, какие-то канделябры, шкаф ореховый немецкой работы, кресла англицкие, вазы, купленные по случаю на торгах при распродаже имения купчихи Никодимовой, и еще куча всякого бесполезного хламу, которое кажется таким необходимым при его покупке.

Обратной дорогой ехали вначале не торопясь, делая по пути визиты к родне, что думать уже про тебя забыла. Въезжали в имения браво, будя хозяев и пугая кур. Целовались шумно. Беседы вели постные, ели каши, да пироги с грибами. Хмельного по причине поста в рот не брали.

Наконец, с середины пути начинала показываться весна, являя, где ноздреватый снег, а где и лужи. Махнув рукой на двух теток, да дядьку, налаживали путь, да за неделю до имения и доезжали. Порой и с грехом пополам. Иной раз чуть под лед не уходили, когда через речушку переезжали. Но оставивши половину поезда ждать конца ледохода, устремлялись к дому. Вот уже и колоколенка родная показалась, а вот и семейный очаг, сиротливо простоявший без хозяев всю зиму.

Так вот в давешние времена люди-то жили. Чинно и степенно, сообразно с натурою жили. Нонче же все не то. Всюду суматоха и падение нравов. В бессмысленной погоне за златым тельцом, да не златым даже, и не тельцом вовсе, а за зазорными бумажками с портретом североамериканского мужика, промышлявшего шарлатанскими опытами с воздушными змеями и молниями, переселились в каменные джунгли, во все эти несчетные проспекты Химиков, Зоотехнические улицы, Чапаевские переулки.

Как, скажите мне, можно степенно жить на проспекте Химиков? В тяжком сне разве, в химически измененном состоянии сознания. А в Чапаевском переулке? Ведь позор сплошной. Как пойдешь по такому переулочку, так сразу историю про квадратный трехчлен вспоминаешь. А уж на улице Зоотехников… Как помянешь, чем зоотехники занимаются… Стыда не оберешься, в таком срамном месте живучи, какое ж тут степенство.

Из раутов да балов только свадьбы и есть. Да и те без должного обхождения. Соберутся толпою бессмысленной, да нажрутся не пойми чего, чтобы головою в тазик с холодцом нырнуть. Вот и все рауты да балы. Про клубы и молчу уже.

Вот взгляните на типичного городского жителя, на Полину Мармеладовну какую или на Портвейна Петровича. Ведь живут-то вычурно, нездорово живут! По земле-матушке, и не ходят почти, все больше по асфальтам всяким. Дышат, не пойми чем. Пыль какая-то, угар сплошной. Поселяются на противоестественной высоте. Добро еще на пятом или шестом этаже, так нет же, на такую верхотуру забираются, что и помыслить страшно. Глянешь вниз с такой высотищи, так душа бедная так в пятки и бросается.

– Но какой вид у нас из окна! – говорят со значением обладатели поднебесной трущобы.

– Да какой же вид у вас, родненькие? – скажешь им, насупив мохнатые брови. – Кроме свалки и не видно ничего.

– Зато у нас район зеленый! – выпаливает разгоряченная диспутом Полина Мармеладовна. – Кругом газоны и тенистые скверы.

Угу. Газоны. Как посмотришь на эти газоны весною, когда только снег сошел, а трава еще вырасти не успела, во всей красе узришь как экологию такой местности, так и нравы ее жителей. Какие-то пластиковые и стеклянные бутылки, шприцы почему-то, резинотехнические изделия, что продают на кассах в супермаркетах, газеты, иногда и использованная туалетная бумага, собачьи свидетельства.

Кстати, собачек мне очень жалко. Настоящие жертвы городского быта. Вот скажите мне милые, если вас по полдня в туалет не пускать, вы, часом, на других людей с диким визгом бросаться не начнете? А ведь собачки терпят. Терпят сердешные, пока придет хозяин и, обдавая округу перегаром портвейна, тяпнутого после тяжкого офисного дня, поведет их на улицу! Терпят и наживают себе камни в почках!

Хотя, как посмотреть, бывает, что и люди порой страдают в городах этих проклятущих. У одного моего знакомого, Роман Степаныча, что трудится столоначальником в губернском граде, был презабавный случай, что весьма поучителен для пылкого юношества.

Прислали ему летом практиканта из какого-там института или академии, где младую поросль коррупционеров готовят. Роман Степаныч в понедельник утром густым басом объяснил ему, что делать и как, знамо дело, периодически давал ему советы, контролировал качество проделанной работы. Видит – нормально справляется паренек, только очень он тихий и стеснительный.

В пятницу вечером, около четырех вечера вышло у Роман Степаныча немного свободного времени, и решил он подвести итоги недели: провел разъяснительную работу, указал на некоторые недочеты, рассказал обо всем более подробно. И говорит практикантушке добродушно, что если по ходу дела будут возникать вопросы, то пусть задает, не стесняется. Он, мол, Роман Степаныч, не смотря на свою загруженность, обязательно ответит, поможет советом старого товарища. Студентик помялся и задал вдруг вопрос, всем вопросам вопрос:

- Роман Степанович, а где здесь туалет? А то я тут у вас уже целую неделю терплю.

Вот такая во всех смыслах высоконравственная и поучительная для пылкого юношества история была у столоначальника Роман Степаныча.

Tags: Притчи

berest

August 1 2011, 10:59:42 UTC 8 years ago

Добротно описано!Рукоплещу! А как Вы думаете, анахронизмы в этом тексте попадаются?)

Притча тридцать третья. Как Роман Степанович над практикантом шефствовал

хряком Борькою грибы собирать.

Re: хряком Борькою грибы собирать.

Re: хряком Борькою грибы собирать.

Re: хряком Борькою грибы собирать.

Select pictures (pictures will be 640 pixels wide)