Данные записки, пожалуй, единственные в своем роде. Во-первых, это собственноручный мемуар императора, написанный для членов семьи, т.е. не для публичной огласки. Еще раз - это записки ЧАСТНОГО человека Николая Павловича Романова для своих детей. Во-вторых, язык не без изящества, говорящий о тонком литературном вкусе императора и недюжинном литературном даровании. В-третьих, "Записки" касаются в основном обстоятельств его восшествия на престол.
Эти "Записки" впервые были опубликованы в 1926 г. Б.Е. Сыроечковским в сборнике "Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи" (М.; Л., 1926. С. 10 - 35).
Третья часть "Записок" утеряна.
Текст воспроизвожу по вышеуказанному изданию. Публикация будет из нескольких постов, ибо ЖЖ глотать все целиком не хочет. Публиковать буду несколько дней. Отдельно оговариваю, что публикация не связана ни с какими датами, просто руки дошли, тем более, что т.н. "декабризм" мне глубоко не симпатичен.
Перепост приветствуется.
Записки
Его Императорского Величества
НИКОЛАЯ ПАВЛОВИЧА
написанные Им Самим
Часто сбирался я положить на бумагу краткое повествование тех странных обстоятельств, которые ознаменовали время кончины покойного моего благодетеля Императора Александра и мое вступление на степень, к которой столь мало вели меня и склонности и желания мои: степень, на которую я никогда не готовился и, напротив, всегда со страхом взирал, глядя па тягость бремени, лежавшего на благодетеле моей, коему посвящено было все его время, все его познания, и за которое столь мало стяжал благодарности, но крайней мере при жизни своей! Меня удерживало чувство, которое и теперь с трудом превозмогаю, - боязнь быть дурно понятым. Я пишу не для света, - пишу для детей своих; желаю, чтоб до них дошло а настоящем виде то, чему был я свидетель. Решаюсь па сие для того, что испытываю уже после шести лem, сколь время изглаживает истину и память таких дел и обстоятельств, кои важны, ибо дают настоящее объяснение причинам или поводам происшествий, от коих зависит участь, даже жизнь люден, более, честь их, скажу даже - участь царств. - Буду говорить, как сам видел, чувствовал - от чистого сердца, от прямой души: иного языка не знаю.
I
Лишившись отца, остался я невступно пяти лет; покойная моя родительница, как нежнейшая мать, пеклась об нас двух с братом Михаилом Павловичем, не щадя ничего, дабы дать нам воспитание, по ее убеждению, совершенное. Мы поручены были как главному нашему наставнику генералу графу Ламздорфу, человеку, пользовавшемуся всем доверием матушки; но кроме его находились при нас шесть других наставников, кои, дежуря посуточно при нас и сменяясь попеременно у нас обоих, носили звание кавалеров. Сей порядок имел последствием, что из них иного мы любили, другого нет, но ни который без исключения не пользовался нашей доверенностию, и наши отношения к ним были более основаны на страхе или большей или меньшей смелости. Граф Ламздорф умел вселить в нас одно чувство - страх, и такой страх и уверение в его всемогуществе, что лицо матушки было для нас второе в степени важности понятий. Сей порядок лишил нас совершенно щастия сыновнего доверия к родительнице, к которой допушаемы мы были редко одни, и то никогда иначе, как будто па приговор. Беспрестанная перемена окружающих лип вселила в нас с младенчества привычку искать в них слабые стороны, дабы воспользоваться ими в смысле того, что по нашим желаниям нам нужно было, и должно признать, что не без успеха.
Генерал-адъютант Ушаков был тот, которого мы более всех любили, ибо он с нами никогда сурово не обходился, тогда как гр. Ламздорф и другие, ему подражая, употребляли строгость с запальчивостию, которая отнимала у нас и чувство вины своей, оставляя одну досаду за грубое обращение, а часто и незаслуженное. Одним словом - страх и искание, как избегнуть от наказания, более всего занимали мой ум.
В учении видел я одно принуждение и учился без охоты. Меня часто, и я думаю не без причины, обвиняли в лености и рассеянности, и нередко гр. Ламздорф меня наказывал тростником весьма больно среди самых уроков.
Таково было мое воспитание до 1809 года, где приняли другую методу. Матушка решилась оставаться зимовать в Гатчине, и с тем вместе учение наше приняло еще более важности: все время почти было обращено на оное.
Латинский язык был тогда главным предметом, но врожденная неохота к оному, в особенности, от известности, что учимся сему языку для посылки со временем в Лейпцигский университет, сделала сие учинение напрасным. Успехов я не оказывал, за что часто строго был наказываем, хотя уже не телесно. Математика, потом артиллерия и в особенности инженерная наука и тактика привлекали меня исключительно; успехи по сей части оказывал я особенные, и тогда я получил охоту служить по инженерной части.
Мы редко видали Государя Александра Павловича, но всегда любили его, как ангела своего покровителя, ибо он к нам всегда был особенно ласков. Брата Константина Павловича видали мы еще реже, но столь же сердечно любили, ибо он как будто входил в наше положение, имев гр. Ламздорфа кавалером в свое младенчество.
Наконец настал 1812 год; сей роковой год изменил и наше положение. Мне минуло уже 16 лет, и отъезд Государя в армию был для нас двоих ударом жестоким, ибо мы чувствовали сильно, что и в нас бились русские сердца, и душа наша стремилась за ним! Но матушке неугодно было даровать нам сего шастая. Мы остались, но все приняло округ нас другой оборот; всякий помышлял об общем деле; и нам стало легче. Все мысли наши были в армии; ученье шло, как могло, среди беспрестанных тревог и известий из армии. Одни военные науки занимали меня страстно, в них одних находил я утешение и приятное занятие, сходное с расположением моего духа. Наступил 1813 год, и мне минуло 17 лет; но меня не отпускали. В это время в первый раз случайно узнал я от сестры Анны Павловны, с которой мы были очень дружны, что Государь, быв в Шлезии (Силезии), видел семью Короля прусского, что старшая дочь его принцесса Шарлотта ему понравилась и что в намерениях его было, чтоб мы когда-нибудь с ней увиделись.
Наконец, неотступные наши просьбы и пример детей Короля прусского подействовали на матушку, и в 1814 году получили мы дозволение отправиться в армию. Радости нашей, лучше сказать сумасшествия, я описать не могу; мы начали жить и точно перешагнули одним разом из ребячества в свет, в жизнь.
7-го февраля отправились мы с братом Михаилом Павловичем в желанный путь. Нас сопровождал гр. Ламздорф и из кавалеров, при нас бывших, Саврасов, Ушаков, Арсеньев и Алединский, равно инженерный полковник Джанотти, военный наш наставник. Мы ехали не по нашему желанию, но по прихотливым распоряжениям гр. Ламздорфа, который останавливался, где ему надумывалось, и таким образом довез нас в Берлин чрез 17 дней! Тяжелое испытание при нашем справедливом нетерпении! Тут, в Берлине, Провидением назначено было решиться щастию всей моей будущности: здесь увидел я в первый [раз] ту, которая по собственному моему выбору с первого раза возбудила во мне желание принадлежать ей на всю жизнь; - и Бог благословил сие желание шестнадцатилетним семейным блаженством.
Пробыв одни сутки в Берлине, повезли нас с теми же расстановками чрез Лейпциг, Веймар, где мы имели свидание с сестрой Марией Павловной, потом далее на Франкфурт-на-Майне. Здесь, несмотря на быстрые успехи армий наших, отнимавшие у нас надежду поспеть еще к концу кампании, те же нас встретили остановки, и терпение наше страдало несколько дней. Наконец повезли нас на Бруксаль, где жила тогда Императрица Елисавета Алексеевна, на Раштад, Фрейбург в Базель. Здесь услышали мы первые неприятельские выстрелы, ибо австрийцы с баварцами осаждали близлежащую крепость Гюнинген. Наконец, въехали мы через Альткирх в пределы Франции и достигли хвоста армии в Везуле в то самое время, когда Наполеон сделал большое движение на левый наш фланг. В этот роковой для нас день прибывший флигель-адъютант Клейнмихель к состоявшему при нас генерал-адъютанту Коновницыну, высланному к нам навстречу во Франкфурт, привез нам государево повеление возвратиться в Базель.
Можно себе вообразить наше отчаяние!
Повезли нас обратно той же дорогой в Базель, где мы прожили более двух недель и съездили в Шафгаузен и Цюрих, вместо столь желанного нахождения при армии, при лице Государя. Хотя сему уже прошло 18 лет, но живо еще во мне то чувство грусти, которое тогда нами одолело и ввек не изгладится. Мы в Базеле узнали, что Париж взят и Наполеон изгнан на остров Эльбу. Наконец получено приказание нам прибыть в Париж, и мы отправились на Кольмар, Нанси, Шалон и Мо.
Продолжение следует.
Части II и III.
Первая половина части четвертой.
Часть IV (вторая половина).
Часть V (первая половина)
Часть V (вторая половина)
December 21 2011, 14:18:00 UTC 7 years ago
December 21 2011, 14:25:33 UTC 7 years ago