Трепеща, хладною рукой
Он вопрошает мрак немой…
О горе: нет подруги милой!
Хватает воздух он пустой;
Людмилы нет во тме густой,
Похищена безвестной силой.
(Пушкин, «Руслан и Людмила», песнь 1)

Но вновь в уме моем стеснились мрачны грезы,
Я слабою рукой искал тебя во мгле...
И вдруг я чувствую твое дыханье, слезы
И влажный поцелуй на пламенном челе...
Бессмертные! с каким волненьем
Желанья, жизни огнь по сердцу пробежал!
Я закипел, затрепетал...
И скрылась ты прелестным привиденьем!
(Пушкин, «Выздоровление», 1818)

Вчера я спал под хладной мглой
И вдруг увидел будто брата,
Что он стоял передо мной --
И мне сказал: "Минуты трата,
И я погиб, - спаси меня";
Но призрак легкий вдруг сокрылся;
С сырой земли поднялся я;
Его спасти я устремился;
И вот ищу и ночь и день;
И призрак легкий не являлся
С тех пор, как брата бледна тень
Меня звала, и я старался
Его избавить от оков;
И я на смерть всегда готов!
(Лермонтов, «Черкесы», 1835)

Ср. обратное использование мотива:

Ощупай возмущенный мрак:
Исчезнет, с пустотой сольется
Тебя пугающий призрак
И заблужденью чувств твой ужас улыбнется.
(Боратынский, «Толпе тревожный день приветен…», 1839)

Ариостовы отсылки именно этого мотива РиЛ, вроде бы, в пушкинистике не отмечались. Надо бы проверить по Орлеанской девственнице, более прямом источнике РиЛ, но наиболее вероятная этиология - сказки "Кабинета фей" и подобных "волшебных", фантастических текстов француского 17-18 вв.

А вот еще вам объятия с призраком из "Кавказского пленника" и комментарий Проскурина:

Перед собою, как во сне,
Я вижу образ вечно милый;
Его зову, к нему стремлюсь,
Молчу, не вижу, не внимаю;
Тебе в забвенье предаюсь
И тайный призрак обнимаю.
Об нем в пустыне слезы лью;
Повсюду он со мною бродит
И мрачную тоску наводит
На душу сирую мою.

И тайный призракъ обнимаю… В.В.Виноградов отметил: «Из западноевропейской поэзии через посредство Карамзина <...> к Батюшкову и Жуковскому перешел образ ускользающего милого призрака» (Виноградов 1941: 178). См. стихотворение Н. М. Карамзина «К Прекрасной» (1791): «Глас твой божественный часто внимаю; / Часто сквозь облако образ твой вижу, / Руки к нему простираю — / Облако, воздух объемлю!» (Карамзин 1966: 100). Ср. его же балладу-романс «Раиса» (1791): «Когда мечтала о Крониде, / И мнила обнимать его! / Увы! Я воздух обнимала..!» (Там же, 103). Сквозь призму этой традиции Пушкин мог прочитывать и Байрона; ср. в «Гяуре» сетования героя о погибшей Леиле: «Ah! si tu n’es que glacée, n’importe, permets que mes bras serrent le seul objet qu’ils aient jamais désiré de retenir. Hélas! ils ne saisissent qu’une ombre, et se croisent en frémissant sur mon coeur solitaire» (Byron 1820, ΙΙ: 46–47). Ср. оригинал: «Ah! Were thy beauties e’er so cold, / I care not so my arms enfold / The all they ever wish’d to hold / Alas! around a shadow prest / They shrink upon my lonely breast…» (Byron 1945: 263).

а от Байрона с Леилой, видимо, путь к "Заклинанию", где возлюбленную тень, правда, не обнимают, но очень хотят обнять.

Явись, возлюбленная тень - это, скорее всего, аллюзия на знаменитую арию "Ombra adorata" из оперы Zingarelli «Giulietta e Romeo» (1796) - так во всяком случае принято считать со времен Томашевского (1927): http://next.feb-web.ru/feb/pushkin/serial/psz/psz2049-.htm
Ария эта знаменита также по "Крейслериане" Гофмана.

Ombra adorata - да, конечно; мне она тоже вспомнилась.

кажется, в "Заклинании" и для других любителей теней тоже есть некоторое место - для Барри Корнуола ("An invocation"), как предполагал Яковлев: http://www.feb-web.ru/feb/pushkin/serial/psu/psu2005-.htm, и, может быть, и для Байрона с Гяуром, где тот вспоминает Леилу:
«…I saw her; yes, she lived again; / And shining in her white symar, / As through yon pale gray cloud the star / Which now I gaze on, as on her, / Who look’d and looks far lovelier / Dimly I view its trembling spark; / To-morrow’s night shall be more dark; / And I, before its rays appear, / That lifeless thing the living fear. … Yet still ‘ts there! In silence stands, / And beckons with beseeching hands!»

Да, конечно, еще из РиЛ:

К супругу пленница летит,
В слезах, трепеща, говорит:
«Ты здесь... ты ранен... что с тобою?»
Уже достигла, обняла:
О ужас... призрак исчезает!

А вот из Языкова ("Валдайский узник", 1822-24; пародия на "Шильонского узника" в пер. Жуковского):

И часто в тишине ночей,
Отрады холостых людей,
Счастливой призваны мечтой,
Являлись девы предо мной -
И я - страданье забывал:
Я милый призрак обнимал,
Манил на ложе дев младых,
Я осязал невинность их,
Я млел, я таял, я пылал;
Но сон-изменник исчезал,
И я, уныл и одинок,
Браня людей и сны и рок,
Как бешеный, подушки грыз!

Я вижу образ вечно милый;
Его зову, к нему стремлюсь,
Молчу, не вижу, не внимаю;
Тебе в забвенье предаюсь
И тайный призрак обнимаю.
Об нем в пустыне слезы лью;
Повсюду он со мною бродит
И мрачную тоску наводит
На душу сирую мою.

АСП "Кавказский пленник", Часть 2


Так, значит, сам ты в том обманщик,
Затем что, все свершив, что нужно,
Я только призрак обнимаю
Там, где искал я красоты.

Кальдерон. Волшебный маг. (Пер. К. Бальмонта)


А я сам в моем изгнанье
Лишь твой призрак обнимаю,
Лишь бесплотный призрак твой.

Лишь во сне ко мне приходишь
Ты, желанная навеки,
Лишь во сне ты вся моя.
Мстислав Добужинский (отсюда)

КП, впрочем, вот уже выше появился:)

Батюшков. Воспоминания.
Как странник, брошенный на брег из ярых волн,
Встает и с ужасом разбитый видит челн,
Рукою трепетной он мраки вопрошает,
Ногой скользит над пропастями он,
И ветер буйный развевает
20Молений глас его, рыдания и стон...

Ср. похоже у Батюшкова в "Тени друга"

Тень незабвенного! ответствуй, милый брат!
Или протекшее всё было сон, мечтанье;
Всё, всё — и бледный труп, могила и обряд,
Свершенный дружбою в твое воспоминанье?
О! молви слово мне! пускай знакомый звук
Еще мой жадный слух ласкает,
Пускай рука моя, о, незабвенный друг!
Твою с любовию сжимает...»
И я летел к нему... Но горний дух исчез
В бездонной синеве безоблачных небес,
Как дым, как метеор, как призрак полуночи,
Исчез, — и сон покинул очи.

"Ombra adorata!" Батюшков, как известно, в сумасшествии и на подоконнике вырезал

ПОмнится мне, И.А. Пильщиков пытался проследить предысторию мотива "ощупывания мрака=распугивания призраков" для Баратынского - доклад у него был по этом поводу, что ли. Грозился статью написать. У него цепочка включала еще и Лукреция, Сенеку и "Освобожденный Иерусалим" Тасса. Но смотрел ли он специально линию объятия тени - не знаю.

про "Толпе тревожный день..." и тамошних призраков - была его небольшая статья "A Note on Baratynsky's Unrecognized Allusion to Vergil" в Essays in Poetics (1993. # 18), но это, кажется, было только начало призрачной линии.

У Вергилия те же стихи еще в II, 792-794 (и для последующей традиции Креуса, думаю, оказалась важнее Анхиза).

Что-то у Вас всё выходит больно мрачно...
То ли дело у Бодлера в "Моём обнажённом сердце":

Je songeais cette nuit que Philis revenue,
Belle comme elle était à la clarté du jour,
Voulait que son fantôme encore fît l'amour,
Et que, comme Ixion, j'embrassasse une nue.
Son ombre dans mon lit se glisse toute nue,
Et me dit : «Cher Damon, me voici de retour ;
Je n'ai fait qu'embellir en ce triste séjour
Où depuis mon départ le sort m'a retenue.
«Je viens pour rebaiser le plus beau des amants ;
Je viens pour remourir dans tes embrassements !»
Alors, quand cette idole eut abusé ma flamme,
Elle me dit : «Adieu ! Je m'en vais chez les morts.
Comme tu t'es vanté d'avoir f... mon corps,
Tu pourras te vanter d'avoir f... mon âme»
(без указания точного авторства)