Я — римскiй мiръ перiода упадка,
Когда, встрѣчая варваровъ рои,
Акростихи слагаютъ въ забытьи
Уже, какъ вечеръ, сдавшаго порядка...
Душѣ со скуки нестерпимо гадко,
А говорятъ, на рубежахъ бои.
О не умѣть сломить лѣта свои!
О не хотѣть прожечь ихъ безъ остатка!
Поль Верленъ
Знаменитый сонетъ Поля Верлена (1844–1896) противорѣчитъ общей тенденцiи римской литературы: въ самомъ Римѣ функцiю переживанiя упадка взяли на себя историки (задолго до того, какъ этотъ упадокъ привелъ къ дѣйствительному крушенiю), а поэты, какъ имъ и положено, воспѣвали величiе державы. Можетъ ли то, что они — тѣ и другiе — оставили намъ въ наслѣдство, быть сегодня поучительнымъ — хотя бы такъ, какъ сама римская исторiя?
Сначала уточнимъ картину. Съ нашихъ сегодняшнихъ позицiй она представляется такой: былъ краткiй перiодъ царей (это еще никакая не имперiя), была римская республика отъ паденiя царской власти и до битвы при Акцiумѣ, потомъ была Имперiя, которая постепенно распадалась и погибала, пока ее не сокрушили варвары. Это общее представленiе. Болѣе искушенные люди вспомнятъ о внутреннихъ водораздѣлахъ Имперiи: принципатъ и доминатъ, язычество и христiанство, кризисъ ІІІ в. по Р. Х. и послѣдующiй культурный взлетъ передъ самымъ концомъ. Но для самихъ римлянъ водораздѣла не было — «имперiя» и «республика» сосуществовали отъ начала и до конца, слово «императоръ» соотвѣтствовало современному «генералу» (въ крайнемъ случаѣ — «фельдмаршалу»), а консульскiя и преторскiя должности мирно сосуществовали съ непонятной должностью непонятно кого — то «принцепса», то «августа», то «цезаря». Монархiя мимикрировала подъ республику настолько послѣдовательно, что даже не смогла ввести законъ о престолонаслѣдiи (цѣна этого упущенiя сопоставима только съ нелѣпой военной организацiей республики въ эпоху Ганнибаловыхъ войнъ, когда граждане, по традицiи боявшiеся собственной армiи больше чужой, догадались ввѣрить командованiе двумъ полководцамъ съ принципiально противоположными стратегическими воззрѣнiями, приказавъ имъ смѣнять другъ друга каждый день). Такъ что противоположность между перiодами до и послѣ Августа для римлянъ была не столь яркой, какъ для насъ; и осмысливали они ее нѣсколько иначе, въ иныхъ категорiяхъ, нежели люди XX–XXI столѣтiй. Сначала обратимся къ поэзiи.
Первый великiй поэтъ Рима — Эннiй (239–169 гг. до Р. Х.). Онъ засталъ Вторую Пуническую войну и неудержимый ростъ государства. Его эпосъ «Анналы» былъ посвященъ всей римской исторiи. И въ чемъ же онъ виделъ причину этихъ успѣховъ?
Доблестны римляне такъ, какъ это небо глубоко…
Страхъ имъ не вѣдомъ, они, полагаясь на доблесть, спокойны…
Нравами предковъ сильна и могуча республика римлянъ…
Итакъ, три кита, на которыхъ зиждется римское могущество, — нравы предковъ, доблесть, спокойствiе. Какъ отъ этого далеко до циничной, но во многомъ справедливой реплики знаменитаго австрiйскаго фельдмаршала Р. Монтекукколи (1609–1680): «Для войны нужны три вещи: первое — деньги, второе — деньги и третье — деньги»!
Реплика величайшаго поэта Запада Вергилiя, заставшаго самый пикъ римской славы и могущества, о будущемъ Рима — одна изъ самыхъ знаменитыхъ въ его творчествѣ:
Смогутъ другiе создать изваянья живыя изъ бронзы,
Или обличье мужей повторить во мраморѣ лучше,
Тяжбы лучше вести и движенья неба искуснѣй
Вычислятъ иль назовутъ восходящiя звѣзды, — не спорю.
Римлянинъ! Ты научись народами править державно —
Въ этомъ искусство твое! — налагать условiя мира,
Милость покорнымъ являть и смирять войною надмѣнныхъ!
Имперiалистическiй паѳосъ здѣсь очевиденъ. Но есть и другая сторона, которую обычно оставляютъ въ сторонѣ: Римъ смиренно признаетъ чужое превосходство въ самыхъ различныхъ областяхъ и — разовьемъ мысль, не искажая ея, — выражаетъ готовность учиться у другихъ народовъ. Теперь возьмемъ другой срѣзъ, изъ кризисной эпохи. Вотъ поэма «Возвращенiе» Рутилiя Намацiана, написанная въ 417 году, вскорѣ (!) после разрушенiя мiроваго города готами Алариха:
Пламень ливiйскихъ пустынь твою поступь замѣдлить не въ силахъ
Или Медвѣдицы хладъ лютой — тебя отразить;
Сколько для жизни дала природа подъ небомъ пространства,
Мужеству, Римъ, твоему столько открыто путей.
Родину создалъ одну ты для многихъ племенъ и языковъ:
Несправедливымъ къ тебѣ выгодно въ плѣнъ попадать.
Право свое даровавъ побѣжденнымъ, сроднившись судьбою,
Въ Римъ ты сумѣлъ превратить, мiромъ что прежде звалось.
Рутилiй — выходецъ изъ галльской аристократiи, отдаленный потомокъ тѣхъ, кто когда-то бралъ Римъ и ожесточенно сопротивлялся римскимъ армiямъ въ долинѣ По и на территорiи современной Францiи. Тѣмъ показательнѣй то, что онъ говоритъ: онъ объединяетъ идею Эннiя — доблести, и идею Вергилiя — справедливости, и уже не отъ лица самого Рима, а какъ гражданинъ, оцѣнившiй преимущества Pax Romana. Такова римская идея у поэтовъ. Теперь обратимся къ историкамъ.
Первые римскiе писатели на историческую тему — пропагандисты. Даже выборъ языка указываетъ на иностранную аудиторiю — до Катона Старшаго пишутъ по-гречески. Въ этой словесности, сохранившейся до насъ лишь въ жалкихъ отрывкахъ, нѣтъ серьезнаго размышленiя о судьбахъ державы. Отъ исторiи Катона мало что сохранилось; но его взгляды намъ извѣстны. Въ частности, въ знаменитой рѣчи противъ войны съ родосцами (долгое время вѣрными союзниками, которые своимъ первокласснымъ флотомъ обезпечивали Риму перевѣсъ въ восточныхъ моряхъ), онъ предупреждаетъ своихъ согражданъ: Говорятъ, что родосцы высокомѣрны… Пусть они будутъ высокомѣрны сколько угодно. Что намъ до того? Развѣ у насъ вызоветъ гнѣвъ то, что кто-то болѣе высокомѣренъ, чѣмъ мы?». Но постепенно оно возникаетъ, причемъ гораздо раньше, чѣмъ не только существованiе, но и первенство Рима могутъ оказаться подъ угрозой. Первый, кто заговорилъ объ опасности, — Л. Кальпурнiй Пизонъ Цензорiй Фруги (прозвище Фруги означаетъ «разумный»). Этотъ практическiй политикъ, консерваторъ и противникъ революцiи Гракховъ вводитъ въ римскую исторiографiю идею паденiя нравовъ; причемъ датировки его точны: роскошь проникла въ Римъ и одержала побѣду въ 187 г. до Р. Х., цѣломудрiе погибло въ 154 году.
Эту мысль подхватываетъ крупнѣйшiй историкъ переломной эпохи Саллюстiй. До насъ дошли двѣ его монографiи цѣликомъ — «Заговоръ Катилины» и «Война съ Югуртой», и отрывки (въ основномъ рѣчи и письма персонажей). Саллюстiя считали римскимъ Ѳукидидомъ; для такого сопоставленiя есть основанiя; но, несмотря на разницу въ 400 лѣтъ, мысли греческаго историка звучатъ для насъ гораздо болѣе современно, чѣмъ мысли римлянина. Для Ѳукидида важны вопросы морскаго могущества сверхдержавы, соотношенiя силъ, стратегiи и тактики; Саллюстiй все это не обсуждаетъ. Центръ тяжести для него лежитъ въ совершенно иной сферѣ. Вотъ какъ онъ описываетъ переломную точку въ первой своей монографiи: «Но когда государство благодаря труду и справедливости увеличилось, когда могущественные цари были побѣждены въ войнахъ, дикiя племена и многочисленные народы покорены силой, Карѳагенъ, соперникъ Римской державы, разрушенъ до основанiя и всѣ моря и страны открылись для побѣдителей, то Фортуна начала свирѣпствовать и все ниспровергать. Кто ранѣе легко переносилъ труды, опасности, сомнительныя и даже трудныя обстоятельства, для тѣхъ досугъ и богатства, желанныя въ иныхъ случаяхъ, становились бременемъ и несчастьемъ. И вотъ, сначала усилилась жажда денегъ, затѣмъ — власти; все это было какъ бы главной пищей для всяческихъ золъ. Ибо алчность уничтожила вѣрность слову, порядочность и другiя добрыя качества; вмѣсто нихъ она научила людей быть гордыми, жестокими, продажными во всемъ и пренебрегать богами. Честолюбiе побудило многихъ быть лживыми, держать одно затаеннымъ въ сердцѣ, другое — на языкѣ готовымъ къ услугамъ, оцѣнивать дружбу и вражду не по ихъ сути, а по ихъ выгодѣ и быть добрыми не столько въ мысляхъ, сколько притворно. Вначалѣ это усиливалось постепенно, иногда каралось; впослѣдствiи, когда людей поразила зараза, подобная мору, гражданская община измѣнилась; правленiе изъ справедливѣйшаго и наилучшаго стало жестокимъ и нестерпимымъ».
Та же самая точка перелома — взятiе Карѳагена — фигурируетъ и въ другой книгѣ Саллюстiя, о войнѣ съ Югуртой — затяжной операцiи противъ неуловимыхъ кочевниковъ, такъ похожей на исторiю чеченской войны, но въ этой монографiи полотно разложенiя гораздо шире и красочнѣе. И пессимистичнѣе общiй тонъ — человѣкъ самъ по себѣ не удерживается на высотѣ, чтобы проявить свои лучшiя качества, ему необходимо кого-нибудь бояться; благополучiе подавляетъ его доблесть, и наступаетъ крахъ. Небезпристрастно, но безпощадно историкъ изображаетъ партiйные раздоры, съ одной стороны — тиранiю и надмѣнность аристократiи, съ другой — необузданное своевольство народа, который руководствуется подъ влiянiемъ корыстолюбивыхъ демагоговъ соображенiями не государственнаго интереса, но внутренней вражды. И на этомъ фонѣ гласомъ вопiющаго въ пустынѣ остаются слова мудраго нумидiйскаго царя Миципсы, которому такъ и не удается ничего предотвратить: «Отъ единодушiя малыя силы возрастаютъ, отъ раздоровъ расточаются великiя».
Исторiя сыграла съ Саллюстiемъ злую шутку. Этотъ консерваторъ, прекраснымъ слогомъ повторявшiй — какъ монахъ въ кельѣ — свое вѣчное «грѣхъ нашихъ ради», сталъ учебникомъ заговорщиковъ и революцiонеровъ. Послѣднее поколѣнiе его поклонниковъ — русскiе декабристы.
Титъ Ливiй — второй великiй историкъ Рима — дошелъ до насъ далеко не полностью. Мы не можемъ знать, высказывалъ ли онъ свои мысли такъ же отчетливо, какъ Саллюстiй. Онъ пишетъ въ эпоху, когда острѣйшiй кризисъ гражданской войны казался преодоленнымъ, и его вниманiе привлекаютъ прежде всего типы поведенiя, которые ведутъ Имперiю къ величiю и упадку. Описывая страшную казнь за предательство Меттiя Фуфетiя (очень рано, еще при царяхъ), онъ съ гордостью пишетъ о томъ, что послѣ Римъ не зналъ такихъ казней. Образцовымъ для него является поведенiе Камилла, осадившаго Фалерiи; когда школьный учитель привелъ къ нему дѣтей наиболее видныхъ согражданъ въ заложники, Камиллъ далъ дѣтямъ прутья, чтобъ тѣ гнали предателя обратно въ городъ; и горожане, которыхъ не смогло сломить римское оружiе, немедленно сдались, потрясенные римской справедливостью. Разсудительность, мудрость, согласiе, миръ, мягкость — то, что историку ближе всего и въ чемъ онъ усматриваетъ секретъ величiя державы.
Историчны ли эти эпизоды и герои? А, собственно, какая разница? Важно, что общественное мнѣнiе считаетъ у своихъ лидеровъ должнымъ и похвальнымъ. Есть страны и цивилизацiи, гдѣ поступокъ Камилла былъ бы сочтенъ несусветной глупостью; есть и другiе страны и политики, которые, одобряя Камилла и уклоняясь отъ исполненiя своихъ декларативныхъ принциповъ, поступили бы иначе.
Впрочемъ, проецируя въ прошлое нравственные идеалы современной ему эпохи, Ливiй видитъ и противоположный процессъ. Въ предисловiи, предугадывая, что читатели поспѣшатъ отъ сѣдой древности къ современной эпохѣ, «когда государство страждетъ подъ бременемъ собственной тяжести», когда «силы самаго мощнаго народа истребляютъ сами себя», онъ хочетъ найти убѣжище отъ этого зрѣлища въ древности и приглашаетъ съ собой читателей.
Третiй — и, можетъ быть, самый — крупный историкъ Рима — Тацитъ, котораго по недоразумѣнiю считаютъ сторонникомъ реставрацiи республики. Онъ опирается уже на совершенно другой опытъ — и доноситъ его до насъ лишь частично. Громадная, раскинувшаяся отъ германскихъ лѣсовъ до африканскихъ пустынь и отъ холодныхъ водъ Атлантическаго океана до теплаго Персидскаго залива держава пользовалась всеми благами мира; центральныя власти мало вмѣшивались въ дѣла муниципiевъ, предпочитая сохранить всѣ мѣстныя установленiя, какiя только возможно совмѣстить съ верховенствомъ Имперiи; не тревожимые врагомъ города, где кипѣла живая общественная жизнь, соревновались другъ съ другомъ въ пышности построекъ и въ насыщенности своей культуры; инфраструктура, построенная тогда (дороги, акведуки, амфитеатры), работоспособна до сихъ поръ; на руинахъ поверженныхъ цивилизацiй ихъ потомки ревностно овладѣвали культурой побѣдителя, вливались въ его ряды, подпитывали своей свѣжей кровью дряхлѣющiя силы мiровой державы; развалины Помпей и Геркуланума показываютъ намъ утонченную, изящную жизнь, а труды писателей — общество, болѣе развитое, болѣе «современное» даже въ чемъ-то, нежели наше, сегодняшнее; въ человѣческой исторiи никогда — ни до, ни послѣ — не было достигнуто ничего подобнаго.
Всего этого Тацитъ почти не замѣчаетъ. Онъ держитъ въ центрѣ своего вниманiя императора и знать. Будучи ограниченъ сенатской перспективой и не выходя за рамки этого круга (который въ первую очередь и страдалъ отъ императорскаго деспотизма — для самыхъ жестокихъ государей оскорбляться выходками простонародья было дурнымъ тономъ, и какой-нибудь варваръ-сапожникъ могъ позволить себе такiя слова, за которыя выходецъ изъ знатнаго рода ожидалъ себѣ смертнаго приговора), Тацитъ становится зоркимъ дiагностомъ и патологоанатомомъ римскаго общества. Цѣнностей, на которыя могла бы опираться свобода, больше нѣтъ; да, кромѣ того, Тацитъ помнитъ не только о жестокостяхъ императоровъ отъ Тиберiя до Домицiана, но и о кровавомъ хаосѣ послѣдняго вѣка республики. Меньше, чѣмъ кто бы то ни было, онъ склоненъ обольщаться иллюзiей совершенной формы правленiя: свобода ведетъ за собой хаосъ, насильственный порядокъ вырождается въ произволъ; и за то, и за другое приходится платить кровью. Потому изъ всего, что можетъ предложить небогатый историческiй выборъ, лучше всего — власть порядочнаго государя. Мысль возвращается на круги своя, и снова политическiй мыслитель превращается въ моралиста.
Еще чуть раньше Тацита въ римской исторiографiи появляется другая мысль, автора которой мы не знаемъ. Цитирующiй ее авторъ ссылается на Сенеку — но ихъ въ римской литературѣ было двое, отецъ-риторъ и сынъ-философъ. Это мысль о сравненiи исторiи съ человѣческими возрастами; потомъ она станетъ общимъ мѣстомъ и будетъ проявляться у историковъ эпохи поздней Имперiи — Флора и Аммiана Марцеллина. Въ этой мысли тоже чрезвычайно мало оптимизма: тогда, когда она была высказана, и дѣтство, и молодость, и, пожалуй, зрѣлость были уже позади. Флоръ пытается выйти изъ логически безнадежнаго положенiя — пишетъ о второй молодости при Траянѣ. Но эта попытка сколь произвольна, столь же и неубѣдительна.
Итакъ, цивилизацiя, создавшая для своихъ гражданъ уровень благосостоянiя, превзойденный лишь два-два съ половиной столѣтiя назадъ, выдающуюся культуру, науку и технику, разработавшая основные концепцiи права, въ своемъ самосознанiи ограничивалась моральнымъ критерiемъ. Современный наборъ политическихъ цѣлей ей чуждъ въ гораздо большей степени, чѣмъ даже наборъ политическихъ инструментовъ. Эта цивилизацiя цѣнила тѣхъ, кто сумѣлъ сохранить нравственное достоинство на развращающемъ тронѣ, а не техъ, кто обезпечивалъ ростъ валоваго внутренняго продукта и гражданскихъ свободъ.
Будетъ ли для насъ поучителенъ урокъ римского самоосмысленiя? А былъ ли онъ поучителенъ для самихъ римлянъ? Ихъ поэты прославляли доблести, возвысившiя державу; ихъ историки анализировали причины ея заката, заключающiяся — по ихъ мнѣнiю — въ нравственной порочности; а общество развивалось, «модернизируясь», усложняя свои потребности, искало удовольствiй и избѣгало труда и жертвеннаго служенiя. Мы вправѣ не соглашаться съ дiагностами и видѣть причины печальнаго итога въ недостаточномъ ростѣ имперскаго в. в. п. или въ преобладающей мощи варваровъ; современная государственность скорѣе стремится обезпечить различнымъ формамъ моральныхъ уродствъ спокойствiе и комфортъ, нежели бороться съ ними.
Цѣнность римскаго урока — въ томъ, что онъ преподанъ до конца. Передъ нами начало, середина и конецъ неплохо документированнаго процесса. Передъ нами — акты внутренней дiагностики, написанные самыми блестящими писателями мiра. Но все дальнѣйшее — поприще свободнаго выбора.
August 12 2010, 11:03:29 UTC 8 years ago
August 12 2010, 12:43:28 UTC 8 years ago
August 12 2010, 13:14:36 UTC 8 years ago
August 12 2010, 13:15:16 UTC 8 years ago
August 12 2010, 14:15:16 UTC 8 years ago
August 12 2010, 14:51:23 UTC 8 years ago
Хотя это и называется to limp up to explain it once more
и заведомо бесполезно, но все равно спасибо.
August 16 2010, 18:30:44 UTC 8 years ago
August 13 2010, 22:49:44 UTC 8 years ago
August 16 2010, 18:31:21 UTC 8 years ago
August 13 2010, 22:55:15 UTC 8 years ago
В том, как Вы пишете, есть что-то успокаивающе-изящное.
August 16 2010, 20:13:14 UTC 8 years ago
November 17 2010, 16:28:10 UTC 8 years ago