Увы, я знаю множество людей, пишущих вполне дельные книги по своей узкой тематике, но не подозревающих, что единая Германия (после неск. столетий раздробленности) существует только с 70-х гг. XIX в., что Стюарты стали английскими королями вовсе не в результате шотландского завоевания, что размеры Византии в раннее и позднее средневековье отличались на порядок и т.д.
Пределы иной раз и представить трудно. Один доктор наук (одно время бывший православным неофитом, но «разочаровавшийся») горячо доказывал мне, что христианство было принесено на Русь франкскими крестоносцами во главе с... Александром Невским (он же Александр Македонский), причем цинизм завоевателей простерся до таких пределов, что ими был навязан побежденной стороне герб в виде западноевропейского рыцаря, попирающего "нашего дракона". При этом его диссертация, посвященная одной из восточных армий ХХ в., была абсолютно добротной.
В ранних записях я как-то вспоминал о впечатлениях, произведенных экзаменуемыми студентами-отличниками. Один из них потом был в аспирантуре и написал, по отзывам уважаемых людей, прекрасную диссертацию (в чем я ничуть не усомнился), но для меня он навсегда остался человеком, на итоговом экзамене по новейшей истории Азии и Африки не знавшим о существовании на свете государства Бангладеш.
Вот это – вполне квалифицированное занятие узким «ремеслом» при крайней скудости познаний и полном отсутствии интереса к смежным областям – давно уже стало массовым явлением, лишь прогрессирующим с ростом численности ученых. Даже недалекого человека можно обучить «ремеслу», какому-то редкому языку и т.д. (подобно тому, как можно научить медведя ездить на велосипеде) без того, чтобы его культурный уровень качественно изменился (медведь и на велосипеде остается медведем).
В свое время один питерский автор, комментируя многочисленные случаи писательского алкоголизма в 20-30-х, резонно заметил, что это не литераторы вдруг стали пьяницами, а пьяницы стали литераторами. Так вот и тут дело не в том, что историки с некоторых пор вдруг стали мало читать и мало знать лежащее за пределами их узкой темы, а просто в науку массово пошли люди с недостаточным общекультурным уровнем. После того, как это стало в принципе возможным (один из старых профессоров, познакомившись с назначенными ему в 30-х аспирантами удивлялся: «Совершенно невозможно представить, чтобы эти люди действительно могли интересоваться историей»), недостаток общей эрудиции никогда уже не считался препятствием для занятий наукой.
Не скажу, чтобы такое положение совершенно обесценивало научную деятельность; я всегда был убежденным приверженцем именно конкретных исследований (лишь бы это были действительно исследования!), которые в любом случае лучше подмены их общей болтовней про «парадигмы». Однако болтовня-то эта все равно имеет место и даже почитается публикой чуть не главной целью исторической науки, и в свете этого занятие такой болтовней «от имени исторической науки» малоосведомленных «ремесленников» делает рассуждения про «парадигмы» уж совершенно лишенными смысла.
Особой трагедии для научного знания эта черта не представляет, она неприятна скорее социально-эстетически: с нею из науки уходит то, что всегда делало ее уделом круга людей пусть сколь угодно разномыслящих, но «однопорядковых», корпорацией если даже не «рыцарей знания», то уж во всяком случае, «корпорацией знающих».
