alexandrov_g (alexandrov_g) wrote,
alexandrov_g
alexandrov_g

Category:

О страхе

Почему человек боится Смерти? Старухи с косой? Той самой, что вжик, вжик и выноси готовенького. Ведь с точки зрения простого здравого смысла бойся не бойся, а все мы когда-нибудь гм... гм... помре. Пить будем, гулять будем, а придёт смерть - помирать будем. "Ему пригрозили смертью. Он ответил: "Я родился и я умру. Чем вы меня пугаете?" А ведь пугаются люди, пугаются. Ещё как пугаются. До дрожи, до оторопи, до полной потери способности здраво рассуждать. Боятся так, что гонят от себя даже и мысли о смерти. ПОМЫСЛИТЬ БОЯТСЯ. "Буду вечно молодым!" Хотя и молодые тоже того-с... Смертны-с. Но когда заходит речь о смерти, да не в кумпании весёлой, а наедине с самим собою, да даже и именно тогда, когда наедине с собою, куда-то девается логика, куда-то девается утешение, куда-то пропадают мысли юркие и остаётся только СТРАХ.

Почему? Почему - страх?

Видел я когда-то испанский фильм о жизни диких баранов. Как живут эти муфлоны и козероги в своих Пиренеях. Как рождаются к жизни вольной, как набираются они сил, как весною бьются за кроткую самочку, как пасутся на горных лугах, как взбираются отвесными кручами в самое поднебесье и смотрят на лежащий внизу грешный наш мир. Словом про то, как проживают они свою дикую и свободную баранью жизнь. А заканчивался фильм тем, как они умирают. Как почувствовав приближение смерти, уходит старый баран в самую глушь, в самую чащобу, как выбирает он место, где умрёт, как ложится у подножия векового дерева, как закрывает глаза и уходит под шум ветра из этого мира. Сколько благородства было в этой сцене, сколько силы. А задумывались ли вы когда-нибудь о том сколько благородства и силы в старых русских крестьянских поговорках, связанных со смертью? Ведь отношение к смерти этих простых и бесхитростных людей было совсем не таким как у нас. Почему так? А я вам скажу почему. Потому мы боимся даже и подумать о смерти, что страшно нам услышать голос совести. Да-да, той самой совести, что загнана нами в какие-то закоулки души нашей. И чем дальше она, чем надёжнее заперта, чем тише и глуше звучит её голос, тем нам страшнее. Ведь каждый из нас, каждый в глубине души ЗНАЕТ, что когда-нибудь придётся отвечать. И отвечать придётся не по нашим многомудрым человечьим законам, установленным нами же для мира сего, а отвечать придётся всего по десяти пунктам. Вот предстанем мы перед Судьёй и дана будет нам возможность оправдаться, а адвокатом будем мы сами, ох, каким же изворотливым и красноречивым адвокатом мы будем... А прокурором выступит наша совесть. Как грозна она будет, как громок будет её голос. А доводы её? Что мы сможем им противопоставить? Чем возразить? Чем оправдать жизнь нашу? Не воровал? Не обманывал? Не завидовал? Не предавал? Да полноте... Сколько раз мог сделать и не сделал? Сколько раз мог сказать и не сказал? Сколько раз мог подумать и - сам испугался мысли своей? Говорите, нет на вас греха? Говорите, НЕ УБИВАЛИ? Эх, милые... Спросите-ка сами себя, сколько раз вы убили чью-то Веру, сколько раз убили чью-то Надежду, сколько раз вы убили чью-то Любовь? И каждый раз вы знали, знали, что вы делаете. Совести ведь даже и говорить не будет нужды. Она на вас просто молча взглянет и под взглядом этим заюлит, запнётся и замолчит адвокат. Нечего сказать. НЕЧЕГО. "Вы и убили-с..."

Отвечать ведь придётся по понятиям. За всё. Вообще за всё.

Страшно. Действительно, очень страшно. Страшно так, что лучше об этом и не думать.

Г.А.
Как насчет того, что большинство людей впервые ощущают страх смерти, будучи детьми, т.е. безгрешными еще, по большому счету, существами?
В случае детей - инстинкт, присущий любому живому существу. Кроме того я бы поостерёгся считать детей совсем уж безгрешными. Дети - они всё знают и всё понимают. Зачастую лучше нас, взрослых. Другое дело, что они вынуждены жить в построенном нами, взрослыми, мире. Очень нехорошем, рассудочном мире. Поэтому и грехи детские так, и не грехи вовсе, а грешки.

А вот мы - эх...

Г.А.
Человек это душа и тело. Дети в большенстве своем безгрешны потому что не имеют тел, все это будет потом, потом ...
Кажется, Вы меняете местами причины и следствия. Разве ужас Небытия появился только с возникновением идеи последнего Суда?

Этот ужас присущ человеческой жизни, сталкивающейся со смертью - жизнь не может объять Небытия, не может его преодолеть в себе, его бесконечность. И, в общем, человек из века пытается противостоять этому ужасу - в попытках населить Ту сторону какой-то внятной, теплой жизнью - гармонией эйдосов, как у Платона, рощами Персефоны, Тем светом...

Великие попытки обуздать Небытие составляют культуру человечества, его историю, взросление. Философия, религия, поэзия.

Получается, что ужас этот - не парализующ, но наоборот - подталкивает к действию, к противо - действию, к постоянному усилию души в заступании за-, к поиску ответа вот тут, по эту сторону.

И мотивы этого действия - есть, ведь, не только совесть, хотя, конечно, и она. Но утрата - даже просто предчувствие утраты - почитайте Верлена, "Стихи, за которые оклевещут" - разве это не входит в саму суть любви, не взращивает бережность и нежность? Разве зияние - не есть исток лучших стихотворений и высокой философии?

По эту сторону есть достойный ответ - творчество. В его ипостаси, отражающей Бытие, жизнь человека в ее цельности, противостоящую хаосу Небытия. Мы можем презреть посюсторонность плодов культуры - но высоту художника в момент вдохновения мы не можем преодолеть из повседневности.

Мы переживаем ужас - но способны в моменты творения подняться до осознания огромного единства и родства всего живого.

И если дело пойдет и о Суде, человеку есть чем отвечать - по самому большому счету.

То есть, усилие должно совершаться здесь, этот ужас - не пассивное начало и не причина уныния, и куда более оплодотворяющ и разнообразен, чем тяжелое предчувствие.


Благородство барана тут меркнет немного, конечно. Он не чувствует смерти, он чувствует усталость. Человек чувствует смерть. И бежать этого чувства напрасно. Нужно крайнее усилие души.
Я отнюдь не об Небытии. Небытие - это что-то из атеистического лексикона. Я, между прочим, всегда удивлялся тому, как могут жить атеисты. Ведь жить, полагая, что всё, ВСЁ, что меня окружает, то, что мы называем ЖИЗНЬЮ, в какой-то момент кончится НЕБЫТИЕМ - это ведь какой-то непрекрещающийся ужас кромешный. Я же - какой никакой, а православный, и считать, что всё кончится вульгарным "небытием" для меня мысль не только страшная, но и чересчур простая. Какой же я тогда капитан?

Что же до того, что человеку есть чем ответить "по большому счёту", то штука ведь в том, что каждый будет отвечать за себя. Не за взлёты и падения "духа человеческаго", а за свои собственные делишки. Конкретные донельзя.

Г.А.
Да, естественно, за себя. Но ведь, в это "я" - входит и усилие собственной души, и культура всего человечества, опять же в собственном преломлении. То есть, тут есть диалектика, которой не избежать и в этом случае.

Что касается Смерти-Небытия... Небытие вовсе не так просто, если его проблему человечество решает на протяжении всей своей истории, и решение это, собственно, и составляет суть истории - по крайней мере, истории духа.

Смысл того, что я написал - не в том, считаете ли Вы возможным ино-бытие, а в том, что во-первых, ужас смерти гораздо древнее любой религии и любых философских воззрений, во-вторых, этот страх далеко не ограничивается совестью и ожиданием Суда, этот страх присутствует в самых высших проявлениях человеческого. В третьих, и - главных, мне не кажется достойным пессимистический и обреченный вывод. Нет, усилие может и должно совершаться по эту сторону, и оно не ограничивается усилием искупления вин, оно более плодотворно, более взывает к чувству родства в жизни.

Если задуматься, в этом нет ничего не христианского.
Ну, не знаю... Мне кажется, что для древних Смерть отнюдь не была "Ужасом". Чем-то таким, чего они не понимали, да, чем-то таким, что они пытались преодолеть и осмыслить хотя бы в мифологии, но не ужасом, не ужасом. Да и для многих народов современности, исповедующих не только христианство, главным тут является то, что мы называем "традицией", то, против чего направлена современная "цивилизация", так вот и для них, "традиционалистов", смерть отнюдь не тот запредельный, табуированный ужас, которым она представляется господствующему сейчас в мире либеральному "дискурсу".

Почему человек современный так боится умереть? Почему он отбрасывает даже теоретическую возможность существования вещей более важных, чем жизнь индивидуума?

Где истоки этого объявления человеческой жизни высшей ценностью?

Г.А.
Не думаю, что это преодоление древними было чистым любопытством :) Иначе откуда бы столько поучений о спокойствии и достоинстве при уходе. Да, и вот, читая орфиков, к примеру, те фрагменты, что остались - этот ужас чувствуется: или - полное забвение, вода Леты, или - для избранных, совершивших усилие духа - память и по ту сторону. Гомеровские тени и запах крови... Хотя, конечно, монолог Сократа - о беседах на том свете впечатляет спокойствием, да. Но это все же, - желаемое, пример, исключение.

В Европе традиционалистский взгляд кончился с Ренессансом. Об этом хорошо написано у Ортеги-и-Гассета в Лекциях о Галилее, кажется. До этого присутствие Бога в жизни было практически непосредственным, повседневным. Ренессанс как бы отодвинул Бога, сделал его частью обрамляющего пейзажа. Перво-двигателем, запустившим движение и отошедшим в тень.

Мне лично тут кажется начало огромного бытийного кризиса, который развивается и по сей день. Вы правы, "традиционализм" достаточно твердо решает вопосы о счетах человека со смертью и дает ответы - на основе Веры - и на вопросы этой стороны.

В фильме "Леди Джейн" очень трогательный и глубокий момент прощания влюбленных перед казнью - мол, подожди меня там, я скоро... Кладбища, как места прогулок и размышлений, архитектура.

И вдруг этот положительный ответ "вынут" из человека. По эту сторону все просто замечательно - торжество тела и жизни. Но вот вскрылось зияние Небытия - и видно, как это проникло даже в верующих - как Паскаль в "Опытах": "Меня ужасает молчание этих огромных пустых пространств".

И культура не смогла дать удовлетворительного ответа. В результате технического прогресса непосредственное столкновение со смертью становится все реже, но каждый опыт такого столкновения - из-за отсутствия ответа на этот огромный вопрос - все разительней.

Отсюда и ужас, мне кажется.

Были достойнейшие попытки ответа. Кант. Достоевский. Хайдеггер. Но опыт двадцатого века в этом смысле совершенно катастрофичен. И перспективы страшные.

Но, с другой стороны, если и ждать ответа сейчас - то только со стороны именно культуры.

И "Цена человеческой жизни" - на самом деле, лозунг очень двойственный.

Мы переживаем момент, когда именно цена жизни становится камнем преткновения. Прошли страшные войны, кризис бушует, но урок не извлечен, и мы переживаем нашествие новой Орды. Не собранной как-то географически или политически, но огромной массы индивидуальных воль, интересов, направленных на убийство и уничтожение.

И вот оказывается, что прежде вопроса о Бытии, культура должна дать ответ новому варварству о подлинной цене жизни.

Заболоцкий в "Рубруке" хорошо описал "божественных" монголов в кожах, с бабами и лошадьми, всегда готовых немного поубивать.

Тут опять же нужна мобилизация, родство живого и желающего Быть, картина Бытия живого - равностоящего любому сверхценному, и воплощающего это сверхценное, Бытия, которое, противостоя смерти, рождает общность и высокое родство - в Родине, в любви. Единственное, что сейчас держит - это культура, творчество.

То есть, дорога далеко не проста, и, мне кажется, эту сторону оставлять в пренебрежении, мол, "грехи наши" нельзя, особенно сейчас.

Если задуматься - тут многое приводит к тому, о чем вы пишете в своем Журнале.
Но, с другой стороны, если и ждать ответа сейчас - то только со стороны именно культуры.

Вы преувеличиваете значение того, что люди называют "культурой". За пистолет я хвататься не буду, но и особого пиетета перед этим понятием я не испытываю. Да и что это такое - культура? У нас своя, у китайцев - своя, у американцев - своя. Если же представить себе некую "общечеловеческую культуру", тот самый нынешний мировой "дискурс", то что вообще может быть страшнее?

Я думаю, что выход отнюдь не в культуре. А также я думаю, что прежде чем объединяться, нам всем следует разъединится. Найти себя в этом мире. До остальных мне, честно говоря, особого дела нет, а вот что касается русских, то они должны найти себя в современном мире.

ДОЛЖНЫ СЕБЯ ВСПОМНИТЬ.

Г.А.
Мне кажется, Вы с водой выплескиваете и ребенка. Не бывает совершенно отдельной культуры. И Катулл, и, к примеру, Ли Бо - мировая культура, а значит, и наша. Итальянцы, строившие русские храмы. Объединяться тут как бы не с кем и разъединяться не с кем особенно.

Да, поскольку человек есть человек - есть и человеческая культура - не та, "общечеловеческая", а на самом деле никакая, которую сейчас силой навязывают.

Себя вспомнить - да, обязательно. Но при этом удержаться от автаркии. Иначе воспоминание будет абсолютно напрасным - и мы очнемся самим собой в Московском Княжестве.

Русская культура - и в этом ее отличие, которое хорошо бы всегда иметь в виду - по своему характеру мировая. Через нее масса наций и народов видит широкий мир. И мы не можем ее обособить до такой степени, чтобы она была тихой уютной культуркой небольшого народа в разумных пределах "исконных" земель. Вернее, сдав и изнасиловав все, что можно - можем, конечно. Но это будет уже мутация, и мутация проигрышная.

Должно, на мой взгляд, быть некое равновесие наследования - вспоминая себя, вспоминать и мир. Сохраняя язык, сохранять и его мировое звучание. Вспоминая историю - держать ее связь с историей мировой.

Мне кажется, это единственный, хотя, конечно, очень ненадежный шанс. Другие - совсем фантастичны.
И Катулл, и, к примеру, Ли Бо - мировая культура, а значит, и наша. Итальянцы, строившие русские храмы. Объединяться тут как бы не с кем и разъединяться не с кем особенно.

Чтобы прочесть Катулла, нам нужно перевести его с латыни. На русский. А Ли Бо - с китайского. Опять же на русский. Итальянцы строили не храм, Храм строили русские, одни у себя в голове, другие - у себя в сердце. Итальянцы же строили здание из кирпичей и раствора, замешанного на яичных желтках. Русские в это здание заходили и молились СВОЕМУ БОГУ. Русскому.

В этом соотношении - соотношение русской и мировой культуры.

Одни выбирают Бога, другие выбирают кирпичную кладку. Находятся ещё и третьи, которые пытаются смешивать одно с другим. Поэтому я и говорю, что прежде, чем объединиться нам следует размежеваться. Слишком много путаницы в головах у людей. Надо для начала порядок навести.

"Каждой вещи своё место и каждая вещь на своём месте."

Г.А.

Чтобы прочесть Катулла, нам нужно перевести его с латыни. На русский. А Ли Бо - с китайского. Опять же на русский

Да-да, именно. И нашей, русской, культуры хватает на то, чтобы сделать это на высоком, а часто - высочайшем уровне! И дать выход на Ли Бо - для огромного числа наций, культура которых не может сделать такое усилие. Мы можем, имеем право наследства - и не стоит от него отказываться.

Что касается кладки - Вы разговариваете сейчас с человеком, который живет в городе русских соборов 12 века, в часе ходьбы от Покрова-на-Нерли.

И скажу, Вы очень глубоко заблуждаетесь. Русские храмы - есть в огромном смысле - выражение мироздания. В мироздание нельзя "заходить". Посмотрите на Дмитриевский собор - в него не нужно даже "заходить" - огромные стены того самого молящегося мира - слои резьбы - Небо и Земля, святые - и человек на чистом фоне, на своем месте в этом мире, поднимающий голову... Нет, тут вы абсолютно не правы. Так же и про Рублева можно сказать - мол, мазал кисточкой. Русские принимали итальянцев - и принятие это - вот, через архитектуру давало им самим сил, русскому - сил. Русская вера - в огромном смысле - и наследование. Равностоящее, могущее совладать с наследством.

Вне такой связности, наследования - очень давнего и глубокого - нет русской культуры.

Русские безусловно самобытны - но часть этой самобытности, русскости - в мировом объеме русской культуры, в переводе и приятии - и передаче, транслировании мира.
Да-да, именно. И нашей, русской, культуры хватает на то, чтобы сделать это на высоком, а часто - высочайшем уровне! И дать выход на Ли Бо - для огромного числа наций, культура которых не может сделать такое усилие. Мы можем, имеем право наследства - и не стоит от него отказываться.

Ну, не знаю. По-моему, переведённый на русский язык Катулл, в значетельной мере Катуллом быть перестаёт. И чем совершеннее будет перевод, чем глубже он будет погружён в русскую реальность, тем дальше будет он от Катулла. Это как перевести Пушкина на пуштунский. Нам придётся учитывать реальность в которой живут афганские детишки. Мечети, пустыню, глинобитные домишки, заснеженные вершины гор, кочевье, верблюдов, восточный базар, женщину в парандже, грязь, насекомых и массу всего, всего... И если мы добьёмся перевода, который будет более-менее адекватен восприятию чумазого афганского школьника, то что там останется от Пушкина? От той картины мира, которая возникает перед нашим внутренним взором при цитировании какой-нибудь общеизвестной строчки?

То же самое и с итальянцами и соборами.

Первое, от чего следует России избавиться, так это от европоцентричной картины мира, которая вдалбливается в русские головы последние лет триста. Если для этого потребуется отбросить Катулла, что ж... Тем хуже для Катулла. Когда мы станем сильными опять, мы его вспомним.

Г.А.
Насчет Пушкина на пуштунском Вы правы. Насчет Катулла на русском - нет. Почему? Потому что у русских есть Батюшков, есть Пушкин, есть творческие силы и способности встать в переводе вровень с Катуллом, не потерять его, но окружив широким полем переводов, исследований, книг - наследовать и стать на уровне Катулла. Посмотрите, как Батюшков родился из Итальянской речи. И то, что в пуштунском изводе оказывается переводом и адаптацией слов - в русской реальности оказывается культурным наследованием огромного пласта, причем, наследованием оплодотворяющим, разительно умножаемым.

Почему бы и не Европа, если Пушкин преумножает Европу? Почему и не итальянцы, если мы можем наследовать им - и создать свое, превышающее и при этом родное? Почему бы и не Китай?

Первое, от чего России надо избавиться - от чувства бессилия. От желания забиться в норку. Превратиться в самодостаточную касту. Это и будет смерть. Причем, опять же - и потря шанса и для мира.
сделали шаг в правильном направлении, товарищ Александров, а то всё: я агностик.

И приведёт Бог всякое дело на суд,
и тайное, хорошо оно или плохо.


н.з.
>А задумывались ли вы когда-нибудь о том сколько благородства и силы в старых русских крестьянских поговорках, связанных со смертью? Ведь отношение к смерти этих простых и бесхитростных людей было совсем не таким как у нас.

Да. Совсем не таким.

"Иван и Ондреян понимали свое положение, ясно предвидели свой близкий конец и отнеслись к этой неизбежности спокойно и великодушно.
Они рассудили так: "Не мы первые, не мы последние. Мало ли нашего брата пропадает в относах морских, пропадает в кораблекрушениях. Если на свете не станет еще двоих рядовых промышленников, от этого белому свету перемененья не будет".
По обычаю надобно было оставить извещение в письменной форме: кто они, погибшие, и откуда они, и по какой причине померли. Если не разыщет родня, то приведется, случайный мореходец даст знать на родину.
На островке оставалась столешница, на которой чистили рыбу и обедали. Это был телдос, звено карбасного поддона. Четыре четверти в длину, три в ширину.
При поясах имелись промышленные ножи- клепики.
Оставалось ножом по доске нацарапать несвязные слова, предсмертного вопля. Но эти два мужика -мезенские мещане по званью - были вдохновенными художниками по призванью.
Не крик, не проклятье судьбе оставили по себе братья Личутины. Они вспомнили любезное сердцу художество. Простая столешница превратилась в произведение искусства. Вместо сосновой доски видим резное надгробие высокого стиля.
Чудное дело! Смерть наступила на остров, смерть взмахнулась косой, братья видят ее - и слагают гимн жизни, поют песнь красоте. И эпитафию они себе слагают в торжественных стихах..."

Борис Шергин
"Для увеселенья"



На самом деле, если убрать инстинкт, получается,
что каждый боится по-своему.
В соответствии со своими представлениями о смерти.