Ещё раз говорю - не моё, но, кажется, текстик интересный.
Предуведомление автора
После публикации первой новеллы, некоторые читатели, сопоставив содержание со своими биографиями, заподозрили, что среди персонажей присутствует и автор. Пострадали невинные люди. В связи с этим автор сообщает, что цели поэмы ограничиваются желанием воспеть тех поневоле безымянных героев, которые самоотверженным и невидимым трудом в девяностые годы обеспечили многое из того, что имеется ныне. Признавая, что идея принадлежит одному из героев, признаем и то, что ничтожному автору реализовавшему её, не место на этих страницах, где живут и действуют такие исполины духа.
Утро
Миша проснулся довольно рано. Будильник показывал, что его давно пора чинить. Стрелки сложились вниз, указывая на набор часовых отвёрток, который Миша выложил в виде напоминания ещё неделю назад. В трёхкомнатную квартиру стареющего инженера пришло очередное утро.
В эту квартиру он въехал вместе с родителями, вскоре после того как окончил престижный (может, самый престижный из технических в стране) ВУЗ. По специальности он впрочем никогда не работал, так, мастерил кое-что для себя. Основное время его жизни было посвященно занятиям полуполитическим — «диссидентским». То есть поиску и чтению литературы на запретные темы и обсуждению прочитанного с такими же интересующимися. Ни на что иное времени как-то не оставалось. Видимо поэтому уходили все жёны, которых он приводил в когда-то уютную квартиру. При жизни родителей здесь было действительно уютно.
Родителям Миша был обязан многим (если не всем), а не только квартирой. В первую очередь, конечно внешностью. Почти двухметровая атлетическая фигура, пусть и обещающая, без регулярных тренировок, к стремительно приближающимся шестидесяти, превратится в вешалку для мешка с жиром, была лучшим памятником безвременно ушедшему бериевскому разведчику-диверсанту. Или, как тогда это называли, террористу. Рыжие волосы с пробивающейся сединой, до сих пор густые, вились точно как у матери на фотографии в запылённом серванте.
Миша посмотрел на фотографию и на своё отражение в стёклах серванта. Вспомнил родителей. Захотелось закурить и заплакать. Что он немедленно и сделал.
Конечно Миша не был лохом, и не считал эти мысли и желания своими (родившимися в его сознании), но ему нравилось следовать им. Это всегда была приятно. Так же в удовольствие, он вчера поломал перед сном несколько досок из старого шифоньера и пару кирпичей подобранных зачем-то на улице. В том, что его возможности разбивать предметы постоянно увеличиваются, несмотря на сидячий образ жизни и безудержное курение, он тоже не отдавал себе отчёта и поэтому не удивлялся. Глядя на обломки досок, он с куда большим интересом обдумывал из какого такого мягкого дерева был сделан шифоньер. Обломки были щепастые, с явственными вмятинами от ударов в местах разломов. По таким разломам даже чайник из дворовой секции уверенно бы определил, что на этой доске «отоши эмпи-учи», на той «ороши шуто-учи», а на пакете из трёх полок «какато гери» или «ура маваши». Как всегда, безотчётно стряхивая пепел куда попало (дважды чудом не дошло до пожара), Миша поднялся со своего ложа. Несвежая постель была небрежно постелена на раскладном диване. Переложив сигарету из руки в зубы, он взял недопитую чашку с журнального столика покрытого фигурными разводами пыли. Так бывает если пыль в течение многих месяцев ложится на разлитое варенье или очень сладкий чай. Чашку Миша поставил к стаканам и тарелкам на пианино. Так ему показалось более правильно. Не самое плохое пианино «Хайнман и Винкельман» давно уже служило подставкой для грязной посуды. Глядя на слой пыли на его крышке, если бы не выцветающие поляроидные фотографии многочисленных мишиных детей и внуков сверху, можно было бы подумать, что им не пользовались с тех пор как сделали на фабрике. Грязную посуду приходилось складывать на пианино (или на трюмо в коридоре, или на кровати в других комнатах) — потому что кухонный стол на котором Миша готовил и мастерил был единственным местом, где он не терпел грязи или беспорядка.
Как спал, в одних старых спортивных штанах Миша решил выйти на балкон. Неуспевшая высохнуть слеза с щеки капнула на одну из книг разбросанных на журнальном столике. Все книги, многие довольно новые и роскошно изданные, были антисемитского содержания. После перестройки мишин диссидентский пафос перенаправился на этот несчастный народ. Некоторые его товарищи по диссидентским кухням сделали блестящие карьеры, другие умерли от водки или дорожно-транспортных происшествий, а он всё искал чьи бы козни разоблачить. Евреи теперь лучше всего подходили на эту роль. Не утратив ни на йоту, с точки зрения Миши, своего советского благополучия, они заняли в телевизоре место освободившееся от партийных вождей. Для мишиного обострённого чувства справедливости, этого было достаточно, чтобы объявить их наследниками всей тёмной сущности советской власти. Тем более, что основания для таких суждений обильно содержались в литературе.
На балконе настроение инженера переменилось с тоскливо-сентиментального на восторженно-оптимистическое. Вспомнилась молодость, то как он стоял на этом балконе полный надежд и готовый к свершениям. Едва расцвело, холодный зимний ветерок прятно бодрил. Столица сверкала светлыми окнами и свежими лужами. Прямо перед ним открывался вид на обширную территорию института, готовившего лучшие кадры для цеховиков страны. Справа, почти везде скрытый от глаз фундаментальными сталинскими домами, шумел проспект. Слева хрущобы напоминали о том, что ничто не вечно. Последняя мысль была Мише особенно приятна. Хотя даже его покровитель, Генерал, не смог протащить Мишу в команду «мэрзких поджигатэлей», устройства, которые делал Миша, они использовали. Вынуждены были использовать. Только он изготовлял запалы из одних проводов и проволочек. Такие зажигательные устройства не оставляли пожарным комиссиям поля для выбора версий. Только «неисправность проводки» и всё. А в глубоко законспирированной команде Миша не мог работать по разгильдяйству. Это он и сам прекрасно сознавал.
Вспомнив про своё разгильдяйство Миша озаботился завтраком. Он очень щепетильно относился к исполнению обещаний, возврату долгов и тому подобному. Поэтому он не хотел опаздывать на назначенную встречу.
Возможность опаздать была вполне реальной. Готовил он долго, с расстановкой, быстро доехать было не на чем — все деньги были очень давно истрачены. Почесав неровную бороду и ещё раз вдохнув свежего столичного смога, Миша отправился на кухню. По дороге захотелось добавить приятных ощущений. Он подошёл к дивану. Очередная сигарета как-то сама собой затушилась, забычковалась и скрылась в пустой пачке. При приближении к взрывоопасным или легковоспламеняющимся предметам жажда курения каким-то образом полностью отключалась. Раскрыв диван, Миша погрузился в созерцание большой пенопластовой упаковки, хранившей четыре цилиндра со стаканами новеньких выпрыгивающих мин.
Вообще-то он старался не держать дома ничего подобного, и даже когда надо было что-нибудь смастерить, компрометирующие элементы конструкции приносил только на стадии сборки. Готовые изделия покидали квартиру сразу после изготовления. Но мины были случаем другого рода. Он хранил их в диване, в заводской упаковке. Не мог расстаться. Если бы не отпечатки, он наверное бы и спал с ними. Вот и сейчас он погладил упаковку. Для полноты ощущения совершенства. Оружие и особенно инженерные боеприпасы как-то приносили ему удовлетворение чувства справедливости. Возможно также, что работая с ними, он реализовывал не использованный толком инженерный талант. Когда после распада СССР, старшие родственники дали ему возможность этой второй жизни, мишин быт обрел полноту и завершённость. Антисемитизм — библиотека, оружие — убийства, родственники — скамейка. Больше ему ничего не было нужно.
Вспомнив про отпечатки, Миша подобрал с ковра, одну из многих валявшихся там замасленных тряпиц и тщательно протёр место прикосновения к пенопласту. От этой тщательности родилась жажда деятельности, которую он решил потратить на чистку ботинок. Настроения хватило и на часть брюк. Но большой разрыв по шву обламывал всякое желание трудиться — тут нужно было зашивать. Такая работа Мише не нравилась. Разрыв мог вызвать нарекания знакомых. Недолго думая он прикончил его строительным степлером. Миша понимал, что это полумера, но подумал, что можно будет одеть плащ. Плащ хоть и был существенно грязнее кожанки, но зато закрыл бы скрепки на брюках.
Долгое, с удовольствием приготовление, ещё более долгий завтрак и Миша покинул квартиру.
Улица
Попыхивая явской цигаркой, Миша спустился в лифте.
Другие жильцы протестовали против таких химических засад, но найти управу пока не смогли. Опыт его соседей по лестничной клетке был перед глазами. Прекратить специфические запахи из его квартиры не удавалось уже много лет. Меры специального воздействия, знавшие Мишу сызмальства пенсионеры, сердобольно придерживали. Возможности-то у них были. Как и полагается обитателям элитного дома, почти все они имели детей и внуков (а кое-кто и правнуков) из «новых».
Провожаемый сочувственно-укоризненными возгласами консъержки (всё же лучше было одеть плащ), инженер вышел из подъезда. Оглядевшись он выбрал маршрут. От подъезда было видно, что калиточка на заднем дворе школы, территория которой занимала всё пространство перед домом, открыта. Там, правда, клубилась группка из шести-семи субъектов в коротких кожанках и чёрных шапочках, но Миша на такие явления природы внимания не обращал. Главным для него была возможность вместо шумного проспекта идти тихими дворами и спокойно заниматься своими мыслями. Хотя расстояние, которое ему предстояло пройти было приличным, инженер заопасался, что все приятные мысли в него не уместятся и тут же поспешно погрузился в них.
Закуривая новую сигарету, он обжёг спичкой пальцы — устройство очередного запала, рисовавшегося его в уму, было много важнее. К тому же параллельно он подумал о новых антисемитских книгах, которые можно будет купить, если Генерал подбросит какую-нибудь работёнку.
Надо ли удивляться, что группу граждан у калиточки Миша прорезал ровно по середине. Минуя молодых людей он наступил на ногу тому из них, который что-то патетически объяснял остальным, размахивая руками и ругаясь матом. Прежде чем опешивший гражданин собрался что-либо выдавить из себя, Миша успел случайно стряхнуть пепел за воротник самому крупному из молодых людей и удалиться на довольно приличное расстояние. Под настроение он ходил довольно быстро. Бежать за ним молодым людям было как-то неудобно, кричать в след показалось ещё позорней, поэтому они не нашли ничего лучшего, как вернуться к своей беседе. А так ничего и не заметивший инженер продолжил свой самозабвенный путь.
Где-то через час он стоял на троллейбусной остановке почти-что на противоположной стороне Центра города. Часовой марш стоил ему нескольких свежих пятен на брюках и ошмёток тающего снега на лыжной шапочке. Ботинки весьма и весьма загрязнились, так, что возможно и не стоило их чистить.
На остановке Миша ждал своего старого приятеля, завсегдатая курилок всех столичных библиотек, Шурика. Шурик по простонародному происхождению, отягощённому врождённой деревенской пассивностью, не смог в своё время выйти даже в диссиденты. Тем более, с перестройкой жизнь его окончательно опечалила. Привычный круг распался, даже Миша часами способный говорить на самые манящие, запретные темы, стал реже появляться и больше отмалчивался. Пытаясь разомкнуть круг бытового идиотизма жизни сельского учителя, Шурик убедил себя, что ему стал интересен антисемитизм и пытался распространять его среди своих учеников. Дело шло плохо, большинство учеников евреев никогда в жизни не видели, а учить их по телеперсонам получалось с трудом. Самому Шурику дорогие нынче антисемитские книги были не по средствам, а бесплатно как в старые добрые диссидентские времена никто ничего не распространял. Вот и приходилось ему, что-то читать в библиотеке, а свеженькое, то, что обсуждалось, в ещё как-то тлевших в курилках дискуссиях, выклянчивать у обеспеченного Миши на «почитать».
Видя, что Шурик не появился в условленное время, Миша оторвался от архиценных мыслей о зажигательных устройствах. Где-то с пару минут он думал как наказать Шурика, в случае если тот всё же решил «заиграть» книгу. Основное время от этих двух минут он потратил пытаясь определить, что будет лучше: сломать сельскому учителю руку или можно ограничиться одним-двумя пальцами. Такая строгость проявилась в Мише только после пятидесяти, до этого он в своём кругу держался существенно мягче. Если конечно не брать для примера юношеских забав типа битья ногами лампочек в подъездах или воровства фруктов в уличных ларьках. По диссидентству это сходило как-то незаметно, так-что в анналах дружеской компании не было прецедентов его особой ретивости. Вторая его жизнь (не говоря уже о третьей), понятно не могла быть никому известна. Поэтому когда он неожиданно начал из-за таких мелочей как зачитанная книга или украденная ложка ставить синяки и причинять переломы, все объясняли это как естественное проявление начинающегося старческого слабоумия.
Шурик однако органическим чутьём сельского интеллигента улавливал, что с Мишей шутить не следует. Вот и сейчас он вывалился из очередного остановившегося троллейбуса, чуть ли не на вытянутых руках протягивая инженеру книгу. Ещё до того, как они в приветствии пожали друг другу руки, Миша бегло осмотрел суперобложку возвращённого издания, и не найдя заметных повреждений, засунул в извлечённый из кармана рваный пакет. Крупноформатная книга новомодного автора Георгия Бергхольца называлась «Перекрёстки дорог. Жидомасонский заговор против имперской транспортной мощи». На суперобложке красовалось крупное изображение нескольких гротескного вида личностей (очевидно срисованных с геббельсовского «Ангриффа») распинающих Лазаря Моисеевича Кагановича на кресте из шпал. Лазарю Моисеевичу хорошо прорисовали пронзительно-страдальческое выражение глаз и при полном сохранении узнаваемости придали неуловимо славянские черты. Захватывающая сила изображения была столь велика, что невольно приходили мысли, об уместности размещения такой картины в церкви.
– Вот, два часа в электричке, только, чтобы тебе вернуть, других-то дел в столице у меня нет! — Шурик заискивающе смотрел Мише в глаза, явно рассчитывая, что тот одарит его разговором.
– Извини, очень занят, сейчас спешу сильно, на работе много материалов свалили. Как-нибудь в читальном зале … — Миша ответил на мысль Шурика, не утруждая того необходимостью просить вслух.
– Всё-таки у Бергхольца слишком православия много. — не теряя надежды, почти ноющим тоном пытался завести обсуждение Шурик.
Тут Миша смерил его с головы до ног оценивающим взглядом и безжалостно протянул руку для прощания. Шурик пожал руку, но в глазах его читалась многолетняя, если не вековая сословная обида. На самом деле сельский учитель привычно ошибался. Миша уже погрузился всей душой в обаяние разнообразия запалов и подумывал, как прикинуть, что-то из мелькавшего в мечтах на бумагу. Оценивающий взгляд объяснялся тем, что эстетическое чувство переполнявшее мечты инженера о запалах, перелилось через край и выплеснулось наружу. Внимательный взгляд искал красивостей в окружающей обстановке, и в Шурике в том числе, как основном её элементе. Через мембрану этого чувства, два ободранных рыжих мужичка возбуждённо болтающих на остановке, показались, не лишённому, как видим, и некоторой самокритичности, Мише крайне неэстетичным зрелищем.
Миша поскорее двинул на работу, где было место и для красивой книги, и для других красивых вещей, и главное для возни с чертежами не в уме, а на бумаге. До библиотеки отсюда было рукой подать.
Библиотека
Довольный своевременным возвратом книги (что стало в последнее время явлением редким) и обуреваемый всё новыми запальными идеями, Миша добрался до своего места работы. Научный отдел большой технической библиотеки не требовал от сотрудников ежедневных посещений. Это было бы странно при той зарплате которую им давали (называть это словом «платили» — кощунство). Всё же Миша появлялся там довольно часто. Здесь ему было удобно держать чертежи, а также в любой момент воспользоваться обширным фондом для выяснения возникавших по ходу конструирования вопросов.
Также инженер пытался придерживаться элементарных правил конспирации и отделять улики от собственной личности. В мишиной трактовке это правило означало держать большую часть компрометирующих его предметов в личном шкафу на работе. При всей наивности такого подхода он был не лишён рациональности. В случае, если бы что-либо вскрылось, можно было рассчитывать, что мишины родственники убедят следователей, что в это помещение почти со свободным доступом, злонамеренным клеветникам не составляло большого труда подбросить хоть атомную бомбу.
Конечно «атомную бомбу» (ранцевое ядерное боевое устройство) Мише никто не только не позволил бы здесь хранить, но даже и не дал бы в руки, несмотря на его высочайшую инженерную квалификацию. Применить «бомбу» можно было только после серьёзных международных консультаций, а хранить только под присмотром одновременно нескольких особо дисциплинированных людей, к каковым Миша никак не относился. Поэтому мишины «ирландские» родственники хранили свою «бомбу» там где можно был обеспечить все необходимые условия — на даче у одного из своих «олигархов». Мише было хорошо и без «бомбы»: во-первых она ему была и не нужна (на Президента его вряд ли бы послали, а кого ещё можно ею исполнить трудно представить), во-вторых его собственный арсенал мог доставить ему не меньшее удовольствие.
Миша долго не мог добраться до своего шкафа — то встреченные в коридоре сослуживицы мучили его рассказами о том, как интернет-кафе, занявшее помещения на первом этаже, не доплачивает аренду, то нужно было прочитать записку соседки по комнате, что на этой неделе её не будет — поехала к больной сестре в Урюпинск.
Новость про Урюпинск порадовала — работать будет немного свободней. Можно было раскладывать чертежи и расчёты. Однако долго без оружия было тоже тоскливо и он вынул четыре книжные полки из шкафа вместе с ложной задней стенкой, которая «в случае чего» интерпретировалась как случайно образовавшаяся (часть развалившегося старого шкафа когда-то вложили в более новый). Некоторое время инженер любовался своей сокровищницей. Как ни странно, у постороннего в его коллекции восторг могла вызвать разве что огнестрельная часть. Четыре пистолета, упираясь рукоятками и стволами в дээспэшную панель выстроились в ряд. Справа красовался «Дезерт игл» под дефицитный патрон «357 магнум». Левее стояли ТТешники — все производства разных стран. Корейский, венгерский и иракский. У иракского были спилены прицельные приспособления, а места где они должны были быть зачищены напильником. Это был своебразный мишин памятник муровскому оперу, наблюдая за которым Миша научился стрелять. Опер по кличке «Экстремист» был категорически против прицельных приспособлений — «человек попадает туда куда хочет, а не туда куда смотрит». Корейский и венгерский пистолеты были снабжены глушителями.
Каждый пистолет вызывал свои особенные чувства. «Дезерт игл» казалось заражал всё вокруг хищной жаждой убийства. На какую-то долю секунды инженер поддался искушению и представил, что можно было бы вечером поехать в большой парковый массив и застрелить кого-нибудь. Только для того, чтобы дать работу «иглу». ТТешники, каждый на свой особенный лад, излучали покорность и безответность. Бери и делай, что хочешь, хоть стреляй, хоть гвозди забивай. Миша погладил иракский «памятник» и обратился к невзрачной на вид взрывной части коллекции. Мешок с промышленными электродетонаторами вряд ли мог кого удивить. Их известная низкая надёжность бросила бы тень в глазах специалиста и на всю коллекцию и на репутацию хозяина. Такого же рода был другой экспонат: старый серый пластит завёрнутый в такую же серую бумагу. Через бумагу выступало масло, было видно, что взрывчатка сохнет и сыпется. Исполненная в древние времена производителями, надпись на серой бумаге — «пластит» казалась необходимым элементом. Без неё пользователь вряд ли бы поверил, что поставщик его не обманывает. А вот большой пакет с розовыми гексогеновыми шашками был хоть куда. Ещё шикарней смотрелся желтоватый «пластилин» промышленно упакованный в полиэтилен с надписью «Семтекс». Миша пожалел, что в натюрморте не хватает бидончика с кумулятивным зарядом. Бидончик пришлось потратить на одного «олигарха». «Олигарх», правда, уцелел, но машину продырявило от двери до двери. Тогда инженер поленился использовать югославский лазерный взрыватель, а радио из-за помех сработало не совсем точно. Из-за того взрывателя последующая история страны выглядела так как она выглядела, но Мишу это особо не волновало.
Эти милые рассуждения были грубо оборваны телефонным звонком. Раздавшийся в трубке голос старшего родственника — Генерала, безаппеляционно потребовал от Миши придти к нему на работу. Безропотно выслушав отданное тихим, но очень жёстким голосом приказание, инженер застегнул обратно так и не снятую кожанку. «На работу» конечно не означало основного места работы Генерала. Нет, Мише надо было всего лишь зайти в здание в правительственном квартале совсем недалеко от библиотеки. Туда Генерал приглашал таких гостей, встреча с которыми в общепите выглядела бы двусмысленно, или же таких старых соратников как Миша, которых надо было морально поддержать государственным величием, но которым, по понятным причинам, был заказан вход на настоящую работу Генерала.
)(
Технические моменты
August 1 2006, 13:19:25 UTC 13 years ago
Мешок с промышленными электродетонаторами вряд ли мог кого удивить. Их известная низкая надёжность бросила бы тень в глазах специалиста и на всю коллекцию и на репутацию хозяина.
Насчет надёжности ничего не скажу, но хранить оные В МЕШКЕ рискнёт только полный отморозок, которого жизнь томит самим своим фактом.
Детонаторы хранят в деревянных лакированных коробочках из древесины хвойных пород. Коробочка суть брусок со сверлёными дырками, куда детонаторы и вкладываются- для защиты от тряски и ударов.
серый пластит завёрнутый в такую же серую бумагу. Через бумагу выступало масло, было видно, что взрывчатка сохнет и сыпется. Исполненная в древние времена производителями, надпись на серой бумаге — «пластит» казалась необходимым элементом.
Не знаю, не сталкивался.
А вот большой пакет с розовыми гексогеновыми шашками был хоть куда.
Гексоген представляет собой рассыпчатую массу ярко-желтых кристаллов, и (в отечественной практике) не выпускается в виде шашек. Им только снаряжают боеприпасы в заводских условиях.
Миша пожалел, что в натюрморте не хватает бидончика с кумулятивным зарядом.
Известные мне отечественные модели представляют либо "половину" цилиндра, либо полусферу.
Хотя тут большое разнообразие возможно.
Жуль Верн- он не зря хаживал по всяким производствам...
Re: Технические моменты
August 1 2006, 13:23:24 UTC 13 years ago