Детская

Как-то так вышло, что, рассуждая о культурной революции 60-х, все всё сводят к музыке. А ведь революция это не музыка, революция не о музыке и не про музыку. Революция совсем про другое.

Место, в котором мы все живём, называется "миром". Ойкуменой. Кит и три слона на нём, земная твердь и хрустальный купол. И звёзды... И звёзды, Боже ты мой, и звёзды!

Внизу, под звёздами, живём мы. Наша действительность засижена нами, она вся в чёрных точках наших выделений, физиологических в том числе. Наш мир убог. Он грязен. Изъезжен вдоль и поперёк. Вытоптан. Он измерен. Взвешен. Он скуден. Наш мир имеет начало и он имеет конец. И всё бы ничего, в конце концов ко всему можно притерпеться, но беда в том, что наш мир ещё и скучен. Невыносимо, инфернально скучен. Скучен скукой смертною.

Мы стремимся найти в реальности щель. Но щелей в стенах, ограничивающих нашу действительность, нет. У нашего мира был хороший архитектор, да и кирпичи, из которых сложены стены, были обожжены в той самой печи и складывал их тот самый каменщик. Но и на архитектора и на каменщика есть управа. Они не всесильны. Наш мир смертен. В нём царствует Время. А там, где находится место Времени, всегда найдётся местечко и для старости. Строение нашего мира ветшает. В его стенах появляются трещины. И если мы не можем найти щели, то нечаянную трещину хотя бы раз в жизни видел каждый из нас.

Обнаружив трещину, мы приникаем к ней, всматриваемся, мы выворачиваем голову и так, и эдак, ведь не может быть, чтобы чернота в ней была просто чернотой, мы отказываемся верить собственным глазам, ведь их так легко обмануть, мы сами не раз прибегали к этой уловке, приказывая им видеть не то, что они видят. Отчаявшись, мы приставляем к трещине зеркальце и, меняя его положение, пытаемся поймать отражение Тадж-Махала. Мы знаем, что он должен быть где-то там. Обязан! Мы сами его построили, мы сами воздвигли гробницу и похоронили в ней свою любовь. Имя нашей первой и последней любви - Детство.

В нашем мире, здесь, внутри, под куполом со звёздами, тоже есть Тадж-Махал. Так называется казино. Люди съезжаются туда со всего мира, слетаются как мухи. И их можно понять. В казино разменивают миллион на гроши. В казино мы попадаем в мир, каким он был когда-то, давным-давно, и в том мире горсть мелочи что-то значила. Сколько всего на неё можно было купить! Мы опять становимся маленькими. Маленькими волшебниками. Только в детстве для того, чтобы превратиться в кого-то другого, нам нужно было закрывать глаза, а теперь наоборот - нам нужно глаза открыть. Для того, чтобы глаза наши открылись, необходимо выиграть. Кто-то, тот, кому повезёт, закроет глаза нищим, а откроет их в другой жизни, где он будет миллионером. Мы все играем на этой рулетке. Красное-чёрное. Чёт-нечёт. Риск? Ну и что? Можно проиграть? Подумаешь! Все проигрывают. Все спускают за столом всё, что у них есть. Ничего страшного, проиграв, можно опять зажмуриться и продолжать жить. Можно опять стать взрослым.

До шестидесятых прошлого века мир был иным. Он был чище, красивее, океан был глубже, а горы были выше. Мир был куда больше нынешнего. Он казался необъятным. И он был не только больше, он был полон тайн. Он не был скучен. Тот мир был населён детьми. Средой, в которой плавали мечты мира, было кино. "Голливуд". Кино было чем-то гораздо большим, чем просто развлечением. Сидя в тёмном зале мы узнавали как надо ходить, как надо разговаривать, мы узнавали о новинках моды, мы подмечали гримаски, жадно ловили реплики героев и подражали их поступкам в тех или иных обстоятельствах нашей жизни. Смотря кино, плача и смеясь, мы учились жить. Кино было чем-то вроде школы. Да и весь тогдашний мир был школой, мир торопился выпустить нас, он был молод, нетерпелив, он слишком быстро бежал в будущее.

Но у того мира было одно слабое место. Дело в том, что кино смотрели все, и дети и взрослые, и смотрели они одно и то же кино. Пусть хорошее, пусть доброе, пусть интересное, но кино было одним и тем же. Тогдашний мир не видел разницы между маленькими и большими, он видел просто людей. И тогда появился крысолов. Точно такой же, как в старой легенде. И точно так же, как и тогда, он увёл за собою детей. Не в какую-то там пещеру, Боже упаси! Он действовал у всех на глазах, он ничего не скрывал. Он делал доброе дело - он начал пробивать стену. И все подумали, что он пробивает её туда, наружу. Дети сбежались к нему и затаили дыхание. Их глаза горели. Когда в стене появился пролом, они заглянули туда и увидели Детскую.

Вот что вспоминает о том времени рокер Том Петти. Ему можно верить, он знает о чём говорит. "С нами со всеми что-то случилось, что-то необычайное. Представьте себе, что вы подросток, вам - двенадцать, конец 50-х, представьте себе тогдашнюю музыку, представьте себе тот мир, который вы впитывали, а потом вам исполнилось четырнадцать и вдруг, неожиданно, всё изменилось - появились Битлз. Они выглядели как подарок Бога. Благодаря им каждый из нас, четырнадцатилетних, получил идентичность, каждый из нас стал индивидуальностью. Они дали нам - нас. Нас! Пришли Битлз, а следом за ними вторглась Британия."

Под "british invasion" Петти имеет в виду рок-музыку, но нам из нашего сегодня видно, что вторжение не ограничивалось музыкой, вторжение было тотальным. Произошла революция, был совершён культурный переворот.

Изначально затея выглядела как шутка, как забава. Какой-то чепухой, какой-то музыкой (подростковой музыкой!) пробили стену. Пробили дудочкой, свистулькой, в тот момент это казалось чудом и чудом тем большим, что стену мы все принимали за стену нашей действительности, и, когда осыпались кирпичи, мысли человечества с готовностью устремились в пролом. Человечество хотело убежать. От самого себя, от стремительно надвигавшегося будущего. Расчёт был точен, план сработал как часы.

Расчёт был на чувство страха, страха перед будущим, расчёт был на то, что дети не захотят покидать школу, не школу-школу, а школу-актовый-зал, расчёт был на то, что все захотят остаться жить в атмосфере нескончаемого выпускного вечера. Подростки получили свой праздник, свою детскую, свою комнату, подростковое воображение само достроило первоначальный замысел, раздув десткую до размеров Вселенной.

Культурной революцией 60-х мир был инфантилизирован, если угодно - интеллигизирован. Подростками, неожиданно открывшими, что быть подростком престижно, была создана новая шкала ценностей и уже в свою очередь мир не подростков, а взрослых, с готовностью и чуть ли не умилением этой затее помогал. И помогал в значительной мере бескорыстно. Подростки не хотели покидать обретённую ими детскую, а взрослые хотели туда вернуться и хотели вернуться тем сильнее, что в своём детстве они были детской лишены. Теперь же можно было помещать своё собственное прошлое в детскую сына или дочери и весело запевать вместе с ними: "I wanna hold your ha-a-and, I wanna hold your hand..." Каждый пел о своём, но при этом все пели об одном и том же - о вечной юности.

Но против законов природы не попрёшь. Действительность и иллюзия трудносочетаемы. Прошло всего несколько лет и неожиданно выяснилось, что подросток вырос, а мир при этом остался всё тем же и мир этот требовал платить по счетам, а наш подросток мог предъявить лишь свою гитару, ту самую, которая джентли хнычет. Пока человечество отсиживалось в детской, пришло будущее и оказалось оно пугающим.

Выяснилось, что что бы ни полагал подросток, но оковы не спали, что пролом был проделан вовсе не в стене, что мы не вышли за пределы нашего мира, что пробита была всего лишь какая-то перегородка, а за перегородкой скрывался мрачный чулан, наскоро задрапированный и аляповато подкрашенный, чулан был тесен, впечатление глубины создавалось при помощи поставленных друг против друга зеркал, отражение отражалось в отражении, игрушки не были новыми, они просто были по-другому освещены, очень быстро выяснилось, что чулан не только ничем не отличается от других комнат, но что он просто уменьшенная и ухудшенная копия их, подросток обнаружил, что он стал взрослым, которым он ни за что становиться не хотел.

Как-то так само собою получилось, что и песни он запел другие, веселье ушло, ушла искренность, здоровенный мужик, размазывая по заросшим щетиной щекам слёзы, завёл бесконечную жалобу: "I'm cr-y-y-y-i-i-i-ng..." Поплакав, подросток попробовал вернуться к тому, что он только и умел делать - к веселью. Вышло, однако, натужно. Подросток попробовал плясать, он попытался превратить выпускной бал в обычную вечеринку, в лихорадку субботнего вечера, но и тут не преуспел. Он попытался хулиганить, он попытался напугать мир дебоширством, но, пошумев, устал. Однако покинуть детскую он не захотел. Или, может быть, не смог.

Жизнь есть жизнь и организм берёт своё, он требует отдыха и наш подросток ложится спать. В детской есть и кровать, когда-то в ней было так сладко! Подросток ложится, подбирает под себя неожиданно длинные ноги, натягивает на голову короткое одеяло, подкладывает под щеку сложенные ладони, закрывает глаза. "Да пропади всё пропадом! - думает он, - уснуть, скорее бы уснуть." Он задрёмывает, потом проваливается. "Наконец-то..." И вот тут-то и начинается самое страшное. Подросток начинает видеть сны и сны эти - сны взрослого человека. Он чувствует, как шевельнулся край свесившегося одеяла, он ощущает толчок, потом другой, он хочет проснуться и - не может, из под кровати лезут чудовища, комната уже полна ими и их не отпугнёшь, позвав маму. Детство кончилось.

Г.А.

Детская

Select pictures (pictures will be 640 pixels wide)