(картины усадебного быта полуторавековой давности)
Давно знал о существовании этой книги, но как-то всё руки не доходили. И вот - дошли. Впечатления необыкновенные. Благодаря мемуарам известного русского социалиста удалось подсмотреть собственное далёкое родовое прошлое. Речь идёт о Неоконченных воспоминаниях А.Н.Потресова, писавшихся в эмиграции в 1928-29 гг., изданных в Париже посмертно в 1937 г. и переизданных в Москве в 2002 г. По-видимому, это единственное опубликованное литературное свидетельство о быте усадьбы Никольское и её владельцах и обитателях Красенских.
Об А.Н.Потресове (1869-1934) я уже писал, но его воспоминания существенно уточнили этот мой старый текст: http://enzel.livejournal.com/221977.html. Сейчас, однако, важен не столько он сам, сколько общий семейно-исторический фон, в который он вносит ценнейшие дополнения своим свидетельством.
Мать Потресова, Наталья Дмитриевна, ур. Красенская (1841-1888), появилась на свет и выросла в родовом имении родителей Никольское, на северо-востоке Юрьевского у. Владимирской губ., в т.н. Ополье (сегодня это Ильинский р-н на западе Ивановской обл.). Время появления в этих краях дворян Красенских - последняя треть XVII в. Главный же и единственный сохранившийся там артефакт эпохи Красенских, церковь Николая Чудотворца, датируется 1790 г. Несохранившийся господский дом был построен до неё, но позднее перестраивался. Лица, о которых повествует Потресов, жили там в последней трети XVIII – последней трети XIX вв., от начала царствования Екатерины Великой до конца царствования Александра Освободителя.
Н.Д.Красенская 17-летней девушкой вышла замуж за много её старшего артиллерийского офицера Н.Е.Потресова (1818-1875), прибывшего со своей частью в Юрьевский у. и повстречавшего там дочь помещика из Никольского. Венчание произошло в местной церкви, после чего молодые уехали на юг России, где протекала дальнейшая служба супруга, завершившаяся должностью председателя Харьковского военно-окружного суда в чине ген.-майора. После смерти мужа мать с единственным ребёнком переезжает в Петербург, но каждое лето они гостят в Никольском, по крайней мере, в течение 1876-81 гг., когда автор воспоминаний, по собственному его выражению, был 7-12-летним мальчуганом. Предоставим же ему слово:
«…для материнской линии характерна некая «почвенность», и в центре нашего внимания становится своеобразная пара владельцев селе Никольского – деда и бабушки, родителей моей матери. Дед – человек XVIII в. Он был тоже военный, как и другой мой дед, и также воевал, участвуя, между прочим, в альпийском походе Суворова. Но затем, уже под старость, вышел в отставку, поселился помещиком в своём имении Никольском и, когда ему уже стукнуло за шестьдесят, женился на своей крепостной, молодой крестьянской девушке, моей бабушке. Она родила ему кучу детей, из коих восемь остались в живых. Самая младшая, моя мать, родилась уже тогда, когда деду шло под восемьдесят… Был он бодрый, крепкий человек и умер неожиданно для всех окружающих, случайно схватив воспаление лёгких. Это было в начале 40-х годов прошедшего столетия… Сохранившийся у меня его портрет, писанный масляными красками и от времени почерневший, передаёт резкие черты немного сурового лица, характерного для далёких от нас времён, пожалуй, я бы сказал, для «екатерининской» эпохи. Но, в общем, я знаю о нём весьма мало, как скудно о нём и всё семейное предание. Уж слишком было велико расстояние между ним и детьми, чтобы сохранилась преемственность воспоминаний, и только старшие дети знали старика, а остальные росли целиком на попечении бабушки-крестьянки, и бабушка в течение долгих лет оставалась единственной главой всей многочисленной семьи».
Перед нами портрет моего пращура Дмитрия Ивановича Красенского (1764-1848), одного из пяти братьев, сыгравших заметную роль в жизни Юрьевского уезда в первой трети XIX в. О нём известно, что он служил в лейб-гвардии Преображенском полку (1786-1793) и в Софийском карабинерном полку (1793-1794), участник польского похода 1794 г., ранен при штурме Варшавы, отставлен майором (1794) – что ставит под вопрос участие в Альпийском походе, заседатель Юрьевского уездного суда (1797-1800), юрьевский уездный судья (1800-1805), Юрьевский уездный предводитель дворянства (1806-1808), батальонный командир 5-го пешего полка Владимирского ополчения (1812). Его жена - Анна Васильевна Кузьмина (1799 - не ранее 1871), «юрьевская мещанка», как гласит церковная запись о браке, состоящая в известном противоречии с преданием о её крепостном происхождении (возможно, что никакого противоречия тут нет, просто перед венчанием крепостная Анна Васильева действительно превратилась в юрьевскую мещанку). Относительно этого брака и появившихся в нём детей не всё так просто. Дотошный архивариус первой эмиграции Б.И.Николаевский, автор литературно-политический биографии А.Н.Потресова (1937), вносит существенные уточнения в описываемую семейную историю.
Оказывается, свои отношения с избранницей Д.И.Красенский узаконил лишь в январе 1827 г., после рождения двух первых детей – Анны (1823, в зам. Верстовская) и Александра (1826), которых, однако, в полной мере легализовать не удалось, в результате чего они значились воспитанниками и носили фамилию Дмитриев (от имени отца). Остальные же шестеро: Иван (1828), Николай (1832), Владимир (1834), Андрей (1835), Сергей (1837) и Наталья (1841) законно носили фамилию Красенский (см.: https://www.prlib.ru/item/406149#z=2&n=5&i=6512131_doc1_B067AE10-AC81-468B-96ED-7F86E84DF557.tiff&y=332&x=362). Никакой дискриминации двух старших при этом не наблюдалось, их не меньше любили, о них не меньше заботились. О самом старшем из сыновей, А.Д.Дмитриеве, Николаевский даёт следующую справку: «Первым из семьи он попал в университет и тянул за собой остальных, являясь для них всех неоспоримым авторитетом. Учёный, экономист по специальности, он занимал крупный пост по министерству финансов, членом учёного комитета которого и тайным советником он в 1894 г. умер. С университетской скамьи друг Кавелина, он до конца сохранял большие связи в литературном и академическом мире, знавал многих из его видных представителей вплоть до Некрасова, Салтыкова и др. Своё влияние он позднее оказал и на А.Н.Потресова…»
Если дружба с Кавелиным с университетской скамьи - явная ошибка биографа, то в отношении служебной карьеры Дмитриева всё верно: по окончании Петербургского ун-та он в службе и классном чине с 1849 г. (сначала по Военному мин-ву, а с 1862 г. - по Мин-ву финансов), дсс. с 1866 г. и тайный сов. с 1887 г., член Совета министра финансов с 1887 г., петербургский домовладелец (два дома на В.О.), похоронен на Смоленском кладб. (где и супруги Потресовы). О нём в своих воспоминаниях упоминает С.Ю.Витте, который, сделавшись в 1892 г. министром финансов, назначил Дмитриева директором департамента гос. казначейства: Дмитриев раньше служил в государственном контроле и, следовательно, всю формальную часть финансов знал хорошо. Таким образом, А.Д.Дмитриев был, безусловно, самой заметной фигурой в роду Красенских в XIX в. Никто другой из них не поднимался до такого ранга по службе и не имел таких связей в столичных кругах. В своём абсолютном большинстве Красенские - фигуры уездного масштаба, исключая, разумеется, Ил.Д.Красенского (ок.1680 - до 1762), кречетника Петра Великого. (Отметим в скобках, что А.Д.Дмитриев был крестным отцом старшего брата моей прабабушки Владимира, 1871-1918.)
Сам Потресов тоже писал об этом своём дяде, как и о другом, Андрее Красенском (ум. не ранее 1875): «Эти братья матери, один – вдовец с сыном, мальчиком старше меня лет на пять (сына А.Д.Дмитриева звали Николай (1865 - не ранее 1916), он пошел по стопам своего отца, служил по Мин-ву финансов, в 1909 г. был уже дсс., а в 1916 г. управлял Пензенской казенной палатой - С.К.), а другой – холостяк, были людьми, наиболее близкими матери, в сущности, единственными во всей как отцовской, так и материнской родне, у кого она могла, когда нужно, найти разумный совет и поддержку. Оба они были людьми с университетским образованием и, служа в тогдашнем прибежище чиновного либерализма, в министерстве финансов, сохранили свой облик благо- и свободомыслящих интеллигентов, в этом отношении представляя собой разительный контраст… с дворянско-помещичьим декадансом Никольского. К сожалению, младший из них, более близкий матери по возрасту и с кем её связывала тесная дружба с детства, очень рано ушёл из поля жизни… Старший же из этих братьев матери остался спутником всего моего детства и юности, но, конечно, не в эти годы ребячества, а лишь много позже, когда я был уже гимназистом старших классов, я сумел им впервые заинтересоваться и начать ценить эту несомненно незаурядную личность». (Попутно отметим, что два сына другого дяди, Владимира, отставного артиллериста – Евгений (1862-?) и Дмитрий (1869-?), также пошли по Министерству финансов и дослужились к 1917 г. соответственно до коллежского советника и коллежского асессора.) Но вернёмся к дворянско-помещичьему декадансу Никольского:
«Я до сих пор ещё ощущаю то магическое действие, которое это слово – Никольское – производило на меня. Ту бурную радость, которая заставляла биться сильнее моё сердце, когда моя мать сообщала, что на лето мы едем не на дачу или, если и едем в какой-нибудь балтийский курорт, то уж, во всяком случае, часть лета обязательно проведём на родине матери… Начиная с самой езды в это Никольское, всё казалось таким интересным и возбуждающим любопытство в себе. Начиная с той самой захолустной, маленькой, на опушке дремучего леса стоящей станции Итларь, куда нас ночью на рассвете выбрасывал поезд, и где нас обязательно поджидала старомодная, дедовских времён, карета, запряжённая четвёркой лошадей, и отдельная подвода для вещей.
На станции – привал, чаепитие с управляющим Никольского, Николаем Игнатьевичем, докладывающим матери никольские новости, и, наконец, вожделенный миг: мать садится в карету, а меня сажают на козлы рядом с кучером, и мы трогаемся в долгий сорокаверстный путь. Сначала медленно продвигаемся шагом через хляби лесной дороги. Но вот лес редеет, отступает, и передо мной, куда ни посмотришь, - ширь полей с разбросанными по ней деревнями и особенно с маячащими на горизонте сельскими церковками, этими своеобразными вехами на нашем пути. И катим мы через десятки деревень, которые при восходящем солнце раннего летнего утра кажутся такими весёлыми и приветливыми. И чем ближе мы к Никольскому, тем чаще нам кланяются встречные крестьяне, и мне, маленькому мальчику, ещё не искушённому в прозе житейских отношений, радостно, что все-то нас знают, все-то к нам любовно относятся, и сама эта деревенская ширь нам точно ласково улыбается.
Деревня Владимирской губ., 1878 г.
А затем последние этапы пути: когда мы подъезжаем к «погосту», т.е. к одиноко, вне посёлка, стоящей церкви Михаила Архангела, я знаю наперёд, что увижу сейчас Никольское, и мой взор жадно ищет вдали очертания приземистой маленькой церковки. Быстро проносимся через соседнюю с Никольским деревушку Фидяково, и, наконец, кучер пускает четвёрку во весь опор, карета мчится как угорелая через село и торжественно подкатывает на обширный, покрытый зелёной муравой и окруженный хозяйственными постройками господский двор, к помещичьему дому…»
С. Никольское и окрестности, фрагмент карты конца XVIII в. "Никольское, при речке Шижегде (или Шихе), находится от Юрьева в 40 верстах, от Владимира во 100 верстах. Исстари существует храм в честь Святителя и Чудотворца Николая; а Красенским называется потому, что оно находилось во владении помещиков Красенских. В 1790 г. помещица Наталья Николаевна Красенская с помощью прихожан построила в селе каменную церковь, вероятно, вместо деревянной церкви. Эта церковь без особенных изменений существует до настоящего времени". - В.Березин. Историко-статистическое описание Владимирской Епархии. Вып. 3. М., 1890 г.
«Наша повторявшаяся одно время, из года в год, побывка в Никольском вызывала во мне неизменно целый сложный комплекс необыкновенно радостных чувств… Одно обучение верховой езде, одно катание на тройке, на четвёрке, на беговых дрожках чего стоит? А езда на «линейке» по грибы? А участие, конечно, в качестве зрителя со старшими кузенами на охоте: на охоте всяческой, и с ружьями за дупелями и бекасами, и с борзыми и гончими? А переживание вместе со старшими всех процессов большого хозяйства: начиная с пахоты и бороньбы и кончая молотьбой и веянием? Мне, городскому петербургскому малышу, раскрывался неведомый мир интересов и забот, столь непохожий на уединенную тихую пристань материнского дома, и я жадно приобщался к какой-то впервые передо мной представшей согласной работе множества людей – к работе, в которой я видел, разумеется, одну только показную сторону, будившую во мне любопытство, и не видел изнанки, для маленького барчука, каким я был, плохо доступной.
Жница (до 1878 г.), владимирский мужик (1878 г.); хозяйство Никольского было довольно обширно, включало свой конный завод
И положение своё барчука я здесь тоже ощутил, как принадлежность к каким-то особым людям, являющим собою средоточие-центр всего села и всей округи. Ощутил на свой лад, конечно, по-ребячьи. Все-то нас знают, все-то нас любят, почитают. Все-то с нами раскланиваются и заговаривают как знакомые. Вот и мать, приезжую из Петербурга, зовут по имени отчеству. Все поминают бабушку-крестьянку Анну Васильевну – ведь её же родня живёт на селе! Помнят и ту прабабушку, которая в XVIII в. построила-де Никольскую церковь. А когда придёшь в эту самую церковь, так ведь – знаешь наперёд – там есть огороженное, постланное ковриком место, предназначенное для нашей семьи, к которой относят и нас, петербуржцев, - мать и меня… И Никольское воспринималось не только как арена моих летних деревенских занятий и развлечений, но и как то место, в котором, в противоположность всем прочим, и особенно Петербургу, у нас есть какие-то корни, делающие и нас этому месту, и нам это место близкими и родными».
Церковь Свт. Николая Чудотворца в с. Никольском, построенная в 1790 г. Натальей Николаевной Красенской (1743-?), вдовой И.И.Красенского (1737 - до 1790) и матерью Д.И.Красенского - см.: https://www.geni.com/family-tree/html5#34715170651
«На земле, хозяином Никольского имения, оставался сидеть лишь второй по старшинству брат моей матери, Иван Дмитриевич Красенский. Вот к нему-то и к его семье мы и ездили в гости, посещая Никольское, и жизнь этой новой семьи и налагала свою печать на всё наше пребывание там. Передо мной до сих пор как живой стоит этот плотный, уже отяжелевший и обрюзгший человек лет пятидесяти, с заметной проседью в бороде и с мешками под глазами – мой дядя, помещик Никольского, гласный и мировой судья того участка, к которому принадлежало Никольское.
Зал помещичьего дома отведён под заседания суда, имеет кое-какие признаки присутственного места, начиная с официального портрета и стола, покрытого зелёным сукном, а посетители этого суда, все эти тяжущиеся, ждущие очереди, толкутся в проходе в зал, в передней и на крыльце. И тут же рядом гостиная, и присутственное место непосредственно сливается с семейной обстановкой дома.
Сам дядя Ваня, шумный, живой и весёлый человек, не лишённый добродушия, но способный под пьяную руку дать волю своим рукам и языку. Он – воплощённая смесь некультурности с какими-то всё его существо проникающим почтением к культуре, к которой он сам-то сумел и успел прикоснуться лишь одним краешком… Лишённый правильного образования, - не знаю, кончил ли он гимназию, - он был не без известной начитанности, и разрозненные книжки журналов 60-70-х годов можно было найти в этом беспорядочном и запущенном доме. Он любил поговорить на всякие умственные темы, повольнодумничать в политике. Часто с удовлетворением вспоминал о своём знакомстве с Некрасовым, приезжавшим в эти края поохотиться, и гордился своим старшим братом, либералом, действительно культурным человеком, который жил в Петербурге…
Я не компетентен судить, как он вёл своё довольно-таки обширное хозяйство и не прижимал ли крестьян. Но что семью свою он вести не умел, своё младшее поколение не воспитал как следует и вырастил недорослей балбесов, это я вскоре узнал не только из рассказов моей матери, но и на основании даже моих собственных детских наблюдений. В те годы, когда я с матерью 7-12-летним мальчуганом посещал Никольское, эти сыновья, как и полагалось в то время для лиц, нигде ни в каких науках не преуспевших, обретали себе успокоение в Тверском юнкерском училище, этом пристанище всех неудачников. Впрочем, даже и его они умудрились не кончить...
Этот дом их отца и без того не отличался чрезмерной чопорностью и во время посещения его соседними помещиками или лицами из местной уездной администрации являл собой нередко картину компании, изрядно взбудораженной хмелем. Но эти от времени до времени случавшиеся наезды гостей оставили во мне лишь довольно-таки невинные и даже привлекательные воспоминания. Гораздо хуже дело обстояло с периодическим появлением в Никольском кого-либо из сыновей-юнкеров. Эти питомцы юнкерского училища даже и здесь, в родительском доме, не могли отказать себе в эротических повадках и похождениях.
Разумеется, эти их повадки оставались вне сферы моего тогдашнего понимания, но что дома не всё обстоит, как следует быть, я всё же улавливал из атмосферы семейной неурядицы и разладицы, и в особенности из того недовольства моей матери, которое я вскоре почувствовал. Это недовольство Никольским, признание его непригодным для нашего пребывания в нём и заставило мать мою оборвать наши посещения её родного гнезда. Как ни дорого оно было матери, но ещё дороже было для неё предохранить моё формирующееся детское сознание от нежелательных впечатлений.
И, таким образом, Никольское на нашем горизонте становилось редким и мимолётным видением: в мои гимназические годы мы наезжали в него на день-другой из усадьбы другого брата моей матери, расположенной в соседнем уезде, но это было уже не то, не те прежние впечатления. Чудесный сон моего детства уже не повторялся...»
(По всей видимости, А.Н.Потресов уже не был свидетелем последствий опустошительного пожара, случившегося в Никольском в мае 1881 г., воспоминание о котором оставил местный священник: http://lubovbezusl.ru/publ/istorija/jurev/a/55-1-0-4323. Из этих воспоминаний, в частности, следует, что в Никольском было два господских дома, не считая более мелких построек.)
***
Вот такие картины старины глубокой оставил нам этот помещичий сын - марксист. Не Аксаков-отец, конечно, но в известных литературных достоинствах им не откажешь. Заметим лишь, точности ради, что одним из недорослей-балбесов был Сергей Иванович Красенский (1859-1918), помощник секретаря при Юрьевском мировом съезде (1882-1886), член Юрьевской уездной земской управы (1888-1889), Юрьевский уездный предводитель дворянства (1901-1909), председатель Юрьевской уездной земской управы (1912-1914), коллежский советник (1907), кавалер орденов св. Станислава II ст. и св. Анны II ст. Другим же был Андрей Иванович (1863-1918?), вольноопределяющийся в 13-м Владимирском уланском полку (1880-1882), помощник секретаря Ярославского мирового съезда (1884-1887), член Юрьевской уездной земской управы (1889-1892, 1894-1900), председатель той же управы (1900-1909), депутат дворянства от Юрьевского уезда (1895-1906), почетный мировой судья по Юрьевскому округу (1895-1909), титулярный советник (1905), коллежский асессор (1911), кавалер орденов св. Владимира IV ст. и св. Анны III ст., холост.
С.И.Красенский был женат на своей троюродной сестре Марии Александровне Красенской (1868 - конец 1930-х), дочери тит. сов. А.М.Красенского (1825-?) и внучке шт.-ротм. М.И.Красенского (1766 - до 1840), которая с 1912 г. жила в Москве в районе Арбата, будучи, между прочим, единственной носительницей этой фамилии в справочнике Вся Москва в предреволюционные годы. В 1918 г. в квартире №14 в д. №7 по Б.Афанасьевскому пер., помимо неё, проживали трое её сыновей: Александр (1888 - нач. 1940-х), выпускник Московского ун-та, учившийся также в Петербургском ун-те и Московском ин-те инженеров путей сообщения, Сергей (1892-1918), студент математического отделения Московского ун-та, Дмитрий (1893-1918), студент юридического ф-та Московского ун-та, две ее дочери: Татьяна (1896-?) и Наталья (1897-?), и незамужняя сестра Софья Александровна (1860-?). Все они выезжали в тот год на лето в Никольское. По имеющимся сведениям, поздней осенью 1918 г. С.И.Красенский и его сыновья Сергей и Дмитрий погибли там в период красного террора: сначала их взяли в заложники, а потом расстреляли (правда, есть версия, что один из братьев умер от разрыва сердца). Когда М.А.Красенская узнала об этом, она мгновенно поседела. Старший брат Александр случайным образом избег подобной участи и жил в двух смежных комнатах этой квартиры с матерью и сестрами в 1920-х годах, затем одна из сестер вышла замуж и уехала из Москвы, а другая, выйдя замуж позже, продолжала жить в Москве. Он преподавал математику и физику в школе, а его мать и сестра готовили домашние обеды для узкого круга знакомых. Жизнь матери оборвалась в конце 30-х, сын же умер в начале 40-х гг.
Б.Афанасьевский пер., вид со стороны Гагаринского пер.; по левой его стороне, в глубине - дом. 7, где жили Красенские (фото 1913-14 гг.)
Современный вид дома постройки 1908 г.: он пуст и огорожен
Единственный подъезд, квартира 14 находится, видимо, на последнем, четвертом, этаже
В 20-е годы с этой семьей Красенских общалась семья моего прадеда (моя прабабушка приходилась двоюродной сестрой С.И.Красенскому и троюродной - его жене). А.С.Красенский даже сватался летом 1927 г. к рано овдовевшей сестре моего деда Ольге (1907-1984), у которой уже было двое детей. Но из-за разницы в возрасте и противодействия со стороны Марии Александровны, не желавшей расставаться с последним живым сыном, этот план не осуществился, и он так и остался холостяком. Тем самым старшая ветвь потомков Д.И.Красенского и хозяев трети Никольского пресеклась, а почти четверть-тысячелетняя история Никольского-Красенских завершилась вполне типичным трагическим образом (по данным справочников Вся Москва, домовых книг 1918-21 гг. из фондов Архива Москвы, рукописных воспоминаний С.И. и Ф.И.Богомоловых).
А.С.Красенский, внизу в центре, и О.С.Коренева (р.Каринская), внизу справа, в имении Богомоловых Троица-Нарядово летом 1927 г. (см.: https://enzel.livejournal.com/454086.html)
Что касается упомянутого Тверского юнкерского (позднее – кавалерийского) училища, то оно было семейной школой Красенских. Его в частности окончили трое братьев и родной племянник моей прабабушки, а также будущий муж её старшей сестры (об Училище см.: http://humus.livejournal.com/4324852.html). А в 13-м уланском Владимирском полку служил один из сыновей Д.И.Красенского – Сергей (1837 - после 1890), мой прапрадед, о котором А.Н.Потресов, увы, ничего не написал. В этом же полку был и его двоюродный брат Д.М.Красенский (1829-1897), дослужившийся там до подполковника (о различных Красенских-военных см.: http://enzel.livejournal.com/419822.html и https://enzel.livejournal.com/458613.html).
Отсутствие в мемуарах упоминаний С.Д.Красенского вполне объяснимо: женившись и выйдя в отставку, он поселился довольно далеко от своего родового гнезда, в Тверской губ., где его образ жизни во многом походил на тот, что вёл в Никольском его старший брат Иван, влоть до того, что он тоже служил участковым мировым судьёй в своём Спичёве неподалёку от Твери (см.: http://enzel.livejournal.com/436812.html). Однако из того факта, что Н.Д.Потресова была крестной матерью двух младших сыновей С.Д.Красенского, Александра и Николая, следует, что брат и сестра поддерживали родственные отношения и после его женитьбы и обоснования в Тверской губ.
А.М.Васнецов. Шум старого парка (1926) - картина писалась почти одновременно с мемуарами А.Н.Потресова о Никольском: потонувший мир
А.Н.Потресов в 1925 г.
***
А вот, в порядке связи времён и единства российской истории, небольшая подборка из современных краеведов:
Родовая вотчина Красенских — село Никольское, что в 3 верстах от реки Нерли и в 20 от знаменитого имения князей Голицыных Сима (где умер Багратион).
Места там до сих пор красивые и благодатные. С южной стороны к селу подступают дремучие леса, неподалеку манит своими тайнами озеро с одноименным названием Никольское (по преданию, первоначально село стояло именно там, но потом ушло под воду, как былинный град Китеж), а речка Шиха по-прежнему несет свои быстрые и чистые воды в сторону Нерли. И кажется почти невероятным, что этот ныне столь тихий и мирный уголок неразрывно связан с громкими историческими именами и великими потрясениями.
Сегодня в Никольском мало что уцелело от прежнего усадебного великолепия. От дома-дворца Красенских, который ничем не уступал дворцу Голицыных в соседней Симе, не осталось ничего. Сохранились лишь вековые липовые аллеи старого парка да полуразрушенная Никольская церковь, построенная в 1790 году вдовой сына кречетника Красенского Натальей Николаевной. Уже несколько лет храм понемногу восстанавливает его настоятель, священник Алексий Малинкин. Трудами батюшки рядом сооружена деревянная Благовещенская церквушка, переделанная из ветхого здания закрытого магазина.
Напротив южного входа храма находилась усадьба Красенских. Рядом с усадьбой был большой сад, в котором, по словам свидетелей, росли редкие сорта яблонь. Говорят, что были даже сакуры, которые, вероятно, потом либо погибли, либо переродились. Помещики Красенские очень любили сирень. Здесь до сих пор рядом с храмом растут редкие сорта этого кустарника, их специально собирали и разводили. Весной стоит необычайный аромат и хорошо просматривается липовая аллея. Летом видна красная плиточная дорожка, по бокам которой стояли скамейки. Когда-то по этой аллее прогуливались летними вечерами хозяева усадьбы и их гости.
Усадьба находилась справа от храма
Колоннада южного входа
Южный вход
ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ
April 7 2017, 13:05:47 UTC 2 years ago