Пацифизм и антимилитаризм ( l'Epoque ancien – начало l'Epoque moderne postérieure II ) –1
Antimilitarism - в широком смысле,- всякое отрицание, в теории или на практике, войны и военной службы.
Хотя за всю всемирную историю, по словам одного публициста, “текст исторического повествования давался войной и только примечания к тексту миром”, но все же, подобно войне, стара как мир и идея мира.
Начиная с баснословного пророка Исайи и до наших дней идёт непрерывный ряд мыслителей и поэтов, содрогающихся перед ужасами войны и мечтающих о том “блаженном” времени, когда “перекуют люди мечи свои на плуги и копья свои на серпы”.
В большинстве случаев такой философско-литературный antimilitarism непосредственного практического значения не имел, хотя весьма содействовал подготовке и разработке тех практических мер, которые ныне кладутся во главу угла для мирного урегулирования международных отношений (Вечный мир и Третейский международный суд).
Но в течение истории идея antimilitarism’а нередко получала и практически-деятельное значение, захватывая широкие общественные слои и народные массы.
Такой antimilitarism в узком смысле слова проявлялся и проявляется в многообразных формах, исходя из различных оснований.
Впервые в истории Европы практический antimilitarism явился в форме религиозной, в связи с христианским учением (Павел - создатель христианства).
Ancien народы, со своими национальными религиями и крайним развитием государственности, поглощавшей личность, были в массе совершенно чужды antimilitarism’у.
В их философских, мировоззренческих системах на одном из первых мест в ряду добродетелей всегда стояло “мужество” (Virtus, олицетворением воинственной храбрости, vir – муж. Honor, Honos, олицетворение чести, стоит в тесной связи с Virtus), и хотя Платон мечтал о мирном острове Атлантиде, но он, в согласии с другими философами древности, считал, что “война по законам природы царит между государствами”.
В особенности для подчинения варваров, этих “врагов грекам по природе”, всякая война законна, "подобно охоте за дикими зверями", говорил Аристотель.
И если историк Вописк, не без влияния более мягкого учения позднейших стоиков, подобно Исайе думал о времени, когда “никто не будет изготовлять оружия, волы будут оставлены при своих повозках, и конь не узнает сражения”, — то он все же связывал это будущее с насильственным распространением римского владычества на весь мир.
Раннее христианство как вселенская религия бесконечного личного совершенствования, как безусловно мирное учение “не от мира сего”, поставило вопрос иначе.
Христианство явилось продуктом греко-римского мира (Паулинизм).
Оно возникло не в Палестине, а в Риме и в Александрии – двух основных культурных центрах того времени.
Помимо Филона Александрийского (в популяризаторской версии) и прочей вульгаризированной греческой философии, особое значение имеет влияние римского философа Сенеки.
Согласно легенд, раннее христианство (как секта “доброго пастыря”) относилось в войне и военной службе совершенно отрицательно.
Говорят, что в значительной степени такое отрицание вероятно вызывалось связью военной службы с господствовавшим ещё в военной среде культом Митры.
“Может ли христианин стоять на страже y храма богов, от коих отрёкся?” — спрашивал Тертуллиан, — но в то же время учители Церкви шли дальше и выводили полное отрицание войны из абсолютных велений Божьего закона.
“Мы не поднимаем оружия ни против какого народа, не учимся искусству воевать, так как через Иисуса Христа мы сделались сынами мира”, — заявлял Ориген, и так же высказывались Лактанций и еп. Люцифер.
Это учение не оставалось только в теории: первоначальное одушевление новообращённых и угрозы духовных кар по церковным правилам заставляли проводить их в жизнь. (Патристика и Гермес Трисмегист)
Тертуллиан свидетельствует, что “многие уже покинули военную службу”, и среди них было немало таких, кто подобно св. Мартину заявлял: “Я воин Христов, сражаться мне не подобает”, и платил мученичеством за это (Максимиан, Винтриций, Ферруций etc.).
Если подобные отказы от военной службы не имели массового характера, то баснописцы объясняют это системой добровольной вербовки и широкой практикой заместительства, допускавшейся в рекрутской повинности Рима.
Но со временем христианство всё более проникало в войска, подчиняя себе тех, кто добровольно посвятил себя военной службе, сжился с нею, — и ригоризму принципа скоро пришлось сделать уступку жизни.
Сперва церковная практика допустила оставление на службе тех воинов, которые крестились, состоя уже на службе, запрещая только принятие офицерских должностей, как наиболее тесно связанных с отправлением митраистского и императорского культа, и рекомендуя воздержание от убийства врагов.
Но осталось в силе запрещение поступать на военную службу после крещения.
Еще на Никейском соборе положена была епитимия для тех, кто из порыва христианской ревности “отложат воинские поясы”, a потом вновь вернутся на военную службу.
Век Константина был критическим для этих взглядов.(Labrys)
На знамёнах римских легионов явился крест, христианская вера (Тринитаризм) стала господствующей и вошла в союз с империей, варвары грозили империи опасностью со всех сторон — и церковный Pacifisme стал отступать.
Учение св. Афанасия Александрийского о том, что “убивать врагов на брани и законно и похвалы достойно”, не было сразу воспринято всеми.
Современник его, св. Василий Великий, не допускал на 3 года к причащению убивавших на войне врагов, так как “руки их нечисты”, и такая практика держалась , говорят, довольно долго, но об отрицании самой военной службы уже речи не было.
Эдиктом Феодосия II был запрещён доступ в армию, наоборот, нехристианам и “еретикам”. (Почему тринитарии победили)
Церковь l'Epoque haute, приспособляясь к условиям жизни, старается удержаться на срединной позиции и, следуя за блаженным Августином , учит, что “наша воля должна стремиться к миру, война же обусловливается необходимостью”, и вырабатывает учение о допустимости “справедливой войны”.
“Война сама по себе всегда есть измышление диавола, — говорит pontifex Николай I (1150 BP), — и если нет необходимости, то нужно от нее воздерживаться; но, конечно, без всякого сомнения, нужно готовиться к войне даже в великом посту, если только она неизбежна, если дело идет о собственной защите, обороне родины и закона отцов”.
Сообразно с этим, сеньориальное право обязывало вассала помогать сюзерену при обороне и освобождало от этой обязанности при “нападении на кого-либо вне его владений”. (Pax Dei )
Суровое время легко стирало эти различия, a в отношении язычников и еретиков не проводило и их.
Запрет войны остался лишь для клира и монашества, но и то целые ордена рыцарей-монахов создались для того, чтобы “всюду преследовать неверных, стирая их с лица земли”, священнослужителям запрещалось пролитие только “христианской” крови, a pontifex Григорий VII провозглашал: “Проклят человек, удерживающий меч свой от крови” (некрещёных собак).
Религиозный antimilitarism мог сохраниться лишь в стороне от господствующей Церкви, в сектантстве.
Ряд антисистемных движений, охватывавших толпы религиозно-этическим возбуждением, выставлял своим лозунгом полный antimilitarism.
- таково было “братство мира”, созданное плотником Дюраном во Франции Unocento и привлекшее десятки тысяч адептов
- секта катаров (“чистых”), распространившаяся около 800 BP по Лангедоку, Ломбардии, Испании и немецким странам
- грандиозное движение “белых братьев, кающихся”, прошедшее в Duecento—Trecento также по латинским странам и Рейну
- лолларды, последователи Виклефа в Англии Trecento
Все эти движения были подавлены жестокими мерами.
В эпоху т.н. “Реформации” идея antimilitarism’а была выдвинута анабаптизмом, потопившим её вскоре в крови крестьянской войны и царства Иоанна Лейденского, но она возродилась:
- y мирных менонитов, голландской отрасли баптизма
- y остатков анабаптизма в Чехо-Моравии — в братстве гутеров
- в Саксонии y гернгутеров (переселившихся в Settecento в Россию и создавших колонию Сарепта)
- так же y квакеров в Англии Seicento
Упорная приверженность идее antimilitarism’а , вызывая преследования, вынуждала этих сектантов на ряд переселений из страны в страну.
Преследования менонитов в Нидерландах были ослаблены после борьбы за “независимость”, в которой менониты и лично, и деньгами принимали участие, но все же они предпочли переселиться в Пруссию, где им была дарована полная свобода от военной службы.
В 1780 AD эта привилегия стала ограничиваться, и менониты решили воспользоваться призывом колонистов Екатериной Великой и переселились в Новороссийские степи, выговорив себе "навсегда свободу от военной повинности".
Когда же по уставу 1874 AD воинская повинность была распространена на всех колонистов, менониты собрались выселяться.
И хотя устав 1875 AD был дополнен изъятием для них, в силу которого они, освобождаясь от ношения оружия, обязывались служить в особых рабочих командах лесного ведомства, — из менонитских колоний всё же около 2 000 человек переселились в Северную Америку.
Аналогичным образом странствовали в течение двух веков и гутеры из Моравии в Венгрию, оттуда в Валахию, пока не осели в России (в Черниговскую губернии, Радичев), но и отсюда значительная их часть также переселилась в Америку во избежание подчинения уставу 1874 AD. (Налог крови : Евреи в армии)
Среди русского сектантства antimilitarism проявился как в крайних толках беспоповщинского старообрядчества, так и в “рационалистических” сектах.
В 1738 AD рекрутская повинность была распространена на раскольников; ряд малопонятных народу войн, утомительная борьба с турками тяжело отзывались на населении, и к концу Settecento возродилось старое раскольничье учение об антихристе, которое за век перед тем заставляло их спасаться от мира бегством в леса и самосожжением.
Беглый солдат Ефимий основал секту странников, или бегунов, которые, считая все власти, и церковные, и государственные, слугами антихриста, разрывали всякие гражданские связи и отношения и уходили в леса.
Среди них было едва ли не треть беглых солдат, и они упрекали других раскольников за то, что те, нанимая за себя рекрутов, “подвергают других нечестивому воинскому игу”.
Часть их, “странноприимцы”, живя в миру, не уклонялись сами от военной службы, но укрывали всех беглых.
В 30-х AD Ottocento на Дону возникла секта немоляков, категорически отрицавшая войну и военную службу
Основатель её, казак Зимин, снял с себя георгиевский крест, заслуженный во французском походе, и отдал суду.
Аналогичные секты возникали в 60—70-х AD Ottocento в виде немоляев, неплательщиков, лучинковцев на Урале, секачей в Черниговской губернии.
Иногда религиозный пацифизм выливался в крайне оригинальные формы.
В 1838 AD правительство обнаружило в Тверской губернии “особую секту”, которая, единственно с целью избежать рекрутскую повинность, “останавливает деторождение после первого сына, тогда как рождение нескольких дочерей не останавливает беременности”.
Положено было образовать из этих сектантов особый рекрутский участок и брать по числу душ, по жеребью, “включив в участок и соседние православные семьи, в коих деторождение прекратилось после первого сына” .
Наибольшее значение по длительности, стойкости и распространенности имело движение двух близких между собою рационалистических сект — духоборцев и молокан.
Аntimilitarism среди них проявился особенно ярко в начале Ottocento.
По донесению сенатора Лопухина в 1801 AD, “духоборцы защищаться от неприятеля считают за должное, но всякое нападение отвергают, вследствие чего еще в первую турецкую войну под Перекопом находившиеся из них в Вологодском полку бросили оружие”.
Но из судебных дел и указов первой четверти Ottocento видно, что духоборцы вообще считали, что “идти на службу против неприятеля они не обязаны, потому что праведный не прострет руки своей на беззаконного”, и чинили “отбывательство от службы” и в мирное время, “не принимали амуниции, провианту и не хотели отправлять службы”.
В 20-х AD Ottocento из-за этого вопроса произошел раскол среди молокан, от которых отделился донской толк Саламатина, считавшего, что военную службу нести надо, по слову Соломонову: “Бойся Бога, сыне, и Царя, и ни единому из них не противься”.
Среди же молокан тамбовского толка еще в 1826 AD было массовое уклонение от рекрутской повинности, но постепенно они, как и духоборы, смирялись и хотя, считая по-прежнему войну и ношение оружия непозволительным, рекомендовали всячески избегать военной службы, но демонстративного “отбывательства” не практиковали, тем более, что правительство Александра I, вообще терпимо относясь к верованиям сектантов, в вопросе о военной службе на уступки не шло.
Указом 1820 AD было постановлено тех из духоборов, которые “при отдаче в рекруты отказываются от присяги и военной службы, потому что сие противно образу их мыслей” — к присяге не принуждать, но и от службы не освобождать.
При Николае I духоборам и молоканам было запрещено даже нанимать за себя заместителей, и их отправляли, во избежание соблазна для православных, в Кавказский корпус, в войска, действующие против горцев.
Только в 60-х AD Ottocento этот запрет заместительства был отменён, a с введением всеобщей воинской повинности административными распоряжениями рекомендовалось назначать сектантов по возможности в нестроевые команды, чтобы не принуждать к ношению оружия.
Отдельные случаи уклонения от военной службы за это время бывали, но в общем сектанты службу несли, a в войне 1877—8 AD принимали деятельное участие, особенно по подвозу припасов к армии.
Переворот в настроении закавказских духоборов произошел в 90-х AD Ottocento.
“Большая партия”, “постники”, под руководством Веригина выступили против материалистического направления разбогатевшей общины, требовали нравственного обновления и решительно вернулись к догмату строгого пацифизма.
Движение это охватило все духоборческие общины Закавказья: духоборы склоняли солдат к отказу, возвращали свои ополченские и запасные билеты, собирали имевшееся y них оружие и жгли на площадях.
Движение это вызвало суровые репрессии, расселение духоборов по глухим местам Закавказья, и в 1898 AD, после долгих поисков и при помощи поддерживавших их толстовцев и американских квакеров, духоборы в числе около 8 000 человек выселились в Канаду, придерживаясь и там того взгляда, что “от войны и скотобоя — все зло на земле; от войны оптом, от скотобойни — по рознице”.
Исследователи-миссионеры отмечают, что это новодухоборское движение произошло не без влияния толстовства, и это вполне возможно, так как эта секта одна из наиболее строго выдерживающих начало пацифизма.
“Война и убийство самое невозможное дело для христианина. Военный, убийца и всякий человеконенавистник — сыны дьявола”, говорит её катехизис.
Но y духоборов, была и своя собственная, достаточно прочная традиция в том же направлении.
Появившаяся в 70-х AD в Тверской губернии незначительная, но интересная секта сютаевцев проникнута тем же духом.
Что же касается того широкого религиозно-социального движения, которое с 60-х AD охватывает юг России, переходя теперь и в Великороссию, и именуется штундой, то его отношение к antimilitarism’у не вполне ясно.
По своему происхождению близкие к началам баптизма штундисты в теории, несомненно, склонны к antimilitarism’у, но практика, по-видимому, не однородна.
Встречаются донесения и жалобы на уклонение их от военной службы, a с другой стороны, существуют категорические заявления самих сектантов, что “правительство и в Новом Завете не напрасно носит меч и имеет право употреблять его против врагов отечества, в защиту его подданных”.
“Считая поэтому своей обязанностью нести военную службу, когда потребует того начальство, они, однако, могут также сердечно соединяться и с теми, кто не разделяет их убеждений о допустимости военной службы”.
Тем не менее, несмотря на свое широкое развитие, главным образом, в 70—80-х AD, штундизм только в 1894 AD был признан “особо вредною сектою”, что говорит за то, что если antimilitarism и присущ ему, то преимущественно в скрытом виде.
У многих из перечисленных сект antimilitarism опирается не только на религиозно-этическую основу, но и на более или менее развитое анархическое миросозерцание.
В своеобразной форме проявилось оно y “странников”, в наиболее полной — в учении графа Л. Н. Толстого.
В его упорной, по собственному признанию, 30-летней борьбе “с грехом, вредом и безумием военной службы” — трудно сказать, что стоит на первом плане: религиозно-этические императивы или стремление к анархическому укладу человеческой жизни.
Первые заставляли его даже в разгаре японской войны заявлять: “я не могу, не хочу, не буду ни прямо, ни косвенно, ни распоряжением, ни помощью, ни возбуждением участвовать в войне, так как того требует Бог”.
Анархическое же всецелое отрицание государства, во всякой его форме, приводила Толстого к отрицанию всяких “ложных, утонченных, научных средств прекращения войны, в роде третейского суда, попыток разоружения etc.”.
Единственно верный путь к “естественной, радостной и наиболее нравственной жизни”, это — отказ каждого человека от повиновения государству во всех его требованиях, в первую голову — от военной службы.
Ту же точку зрения развивают и также проповедуют “пассивное сопротивление” и другие, немногочисленные правда, сторонники “пассивного анархизма” вроде американца Туккера (Benjamin Tucker).
Другой, более распространенный, “анархизм активный”, идущий от Бакунина и Кропоткина, имея более или менее те же исходные пункты (за исключением, конечно, религиозно-этических) и близкие идеалы, отличается, в общем, иным характером тактики.
Допуская возможность лишь насильственного упразднения государства (с роспуском армии), он старается прежде всего “поддержать пробуждение духа возмущения, чувство независимости, дикую смелость”, лучше всего — личным примером, “пропагандой действием”.
При той решительности средств, которая допускается боевым анархизмом, такая мера, как единичное уклонение от военной службы, является настолько скромной и незаметной, что она до некоторой степени стушевывается в теоретических рецептах анархизма, но она отвечает общему строю учения, вполне подходит под общую формулу “пропаганды действием”.
Если в Западной Европе вообще, во всех почти государствах (даже в милиционной Швейцарии) и имели спорадически в начале Novocento место случаи идейного уклонения от военной службы, то их надо поставить на счет, главным образом, анархических учений.
